Силоам - [166]

Но он ждал уже не ту женщину, что раньше. Это более не была небесная фигура, не знак зодиака — это была женщина, плоть которой он познал. Он смотрел, как Ариадна поднимается к нему, и это было другое ожидание, восходившее к его ожиданию, чтобы улечься рядом с ним; и два ожидания мужчины и женщины, пришедшие друг к другу, совокуплялись медленно, верно, и тогда оставалось лишь одно существо и одно счастье. Хотя Симона до сих пор в ее присутствии била прежняя дрожь, теперь к ней примешивалась эта чудесная нежность узнавания, которая не уменьшает любовь, но является ею самой.

Каждый день, одновременно с солнцем, восходило это ожидание, подобно дневному светилу, которое в том же движении поднималось по небу. Утро пробегало быстрой рекой в двойном зареве, которому больше не нужно было вещественных признаков. Затем наступал полдень, и появлялась Ариадна, солнце било в ее светлое лицо, наполняя тенью ее глаза. Она ложилась рядом с ним на траве и разом принимала от нее все тепло, накопленное землею за утро. Ах, как хорошо было вот так опереться всем телом на эту труженицу-землю и давить на нее всем весом счастливой женщины! Ее грудь, ее живот, ее колени мягко расплющивались поверх цветов, самых хрупких, самых нежных в году. Упершись локтями в землю, подперев ладонями подбородок, вытянув голову над пропастью, откуда поднимались, как новый дурман, радужные соблазны головокружения, она разглядывала сияющую бездну, в глубине которой кипела смесь воды и солнца; затем, переведя взгляд ближе к себе, на расстоянии пальца, так близко, что это было почти невероятно, она видела в траве разжатую мужскую руку; видела бок мужчины, слабо колышущийся в ритме человеческого дыхания; и, слегка повернув голову, — лицо Симона, и Симон отдавался ей, и каждую минуту, в то же время и тем же движением, как дышал, он брал ее и возвращал ей самой, как воздух, которым насыщал свою грудь. Так вот что это было — любовь! Это было огромное приключение, это была огромная река, в которую с каждой минутой вливались новые притоки. Ариадну пересекали всяческие течения, неведомые желания, и она более всего восхищалась, как чем-то одновременно чудесным и ужасным, тем, что чувствовала себя связанной с этим мужчиной, находившимся от нее на ширине ладони, воистину волшебными узами — ни плотскими, ни духовными, но сочетанием и тех, и других, таким же прекрасным, как соединение воды, земли и солнца перед ее глазами. Она понимала, что именно это чувство восхищения их любовью, всем миром нужно было беречь, именно оно очищало их, делало каждое их движение новым. Однажды, глядя на Симона, лежавшего рядом с ней, она захотела поделиться с ним своими мыслями и сказала:

— Симон…

Он услышал зовущий его голос, вырвавший его из грез, в которые он был погружен, и, в свою очередь, произнес имя, бывшее эхом его собственного и тем, которым называлось счастье.

— Ариадна…

— Как вы думаете, мы когда-нибудь привыкнем?..

Голова его лежала на земле, глаза были закрыты. Прежде чем посмотреть на нее, он попытался представить себе ее черты — и понял, что еще не знает ее. Дуновение ветра принесло ему шум потока, этот мощный рокот, перекрывающий тысячу легких шорохов. Сколько времени он уже слышал его вот так, день за днем, каждый раз так же дрожа от счастья?.. Он открыл глаза и увидел солнце, висевшее над ними, которое сжигало землю, и завтра будет сжигать, и веками будет продолжать свою солнечную, палящую работу, — и подумал — да, об этом вечном солнце, которое каждое утро обращало в бегство вечную ночь и которому, теперь и во веки веков, люди, растения, животные будут восторженно подставлять свою плоть…

— Как, — сказал он, — как можно привыкнуть к тому, что любишь всем сердцем, чем живешь, к тому, что есть сама жизнь?..

Но не одно только солнце отвечало за него. Разве поток тоже не был иным каждый миг? Все время разный, все время одинаковый… Его любовь была этим потоком, что обновляется каждую минуту и течет все время по одному и тому же руслу. Привыкнуть!.. С тех пор, как он жил в Обрыве Арменаз, это слово потеряло для него свой смысл. Он вдруг посмотрел на свою подругу так, словно сейчас мог потерять ее. Он был не из тех, кому жизнь позволяет привыкнуть! Тайный инстинкт, напротив, предупреждал его о том, что борьба вскоре возобновится, что ему вскоре придется сделать усилие, по примеру весенней природы, чтобы изгнать из себя то, что он так любил. Он понимал, насколько все в мире справедливо, и теперь спокойнее принимал то, что мир изменился и зима уступила место другому времени года. Наступит день — он в этом не сомневался, — когда ему потребуется заглушить свои протесты и слезы, чтобы тоже измениться и дать в себе место другой жизни. По правде говоря, вопрос Ариадны был жесток…

Однако девушка продолжала развивать свою мысль:

— Ведь надо, чтобы это все время было так же чудесно, правда? — продолжала она. — Если бы мы не были в этом уверены…

— То что?..

— Лучше бы все осталось, как сейчас… чтобы все кончилось… чтобы мы расстались здесь, на этой маленькой травянистой террасе, где нам так хорошо… О, Симон, не стоило бы от этого грустить, мы бы исполнили нашу судьбу… Мы бы рассчитались…