Сильные мести не жаждут - [18]

Офицеры вышли. Гауф и Блюме остались одни. Долго сидели молча. В соседней комнате начальник штаба настойчиво, но безуспешно пытался связаться по телефону с корпусом.

За околицей деревни изредка слышались одиночные выстрелы, от которых тишина казалась особенно тяжелой и гнетущей. Начальник штаба, так и не связавшись с корпусом, бросил трубку телефона и вышел, раздраженно хлопнув дверью.

— Я арестовал обер-вахмистра из похоронной команды, — нарушил наконец затянувшееся молчание Блюме.

— И правильно сделал, — безразлично махнул рукой Гауф, словно речь шла о пустяке. — Я терпеть не могу эту гиену.

Он пошарил под столом, достал из небольшого дорожного чемодана бутылку польской водки, наполнил зеленоватой жидкостью два стакана. Рука его дрожала, часть водки разлилась по столу.

— Ты извини, Конрад, что не могу угостить чем-нибудь стоящим, — с печальной улыбкой проговорил Гауф. — «Куантро» пьют генералы, а мы причастимся этой дрянью. Может, после выпивки кое-что прояснится. За твое здоровье, Конрад! — Морщась, он стал пить маленькими глотками. Опорожнив стакан, вяло поставил его на стол. Отодвинул от себя бутылку, тем же равнодушным голосом сказал: — Ну а теперь расскажи, что у тебя произошло с этим живодером обер-вахмистром?

Рассказ был коротким. Блюме хотел было как-то передать свои чувства, свое отвращение к жестокости обер-вахмистра, но полного, флегматичного крепыша Гауфа нисколько не интересовала эмоциональная сторона дела. Он попросил рассказать о случившемся лишь для того, чтобы не молчать. Настороженная тишина и молчание выводили его из себя.

Гауф был типичным кадровым военным. Правда, когда-то давно, до прихода к власти фашистов, он несколько лет работал в Берлинском профессиональном совете, был даже по-своему активным социал-демократом, часто выступал на митингах против Версальского договора и против англофранцузских капиталистических акул. Это, однако, не мешало ему увлекаться спортом, красивыми девочками, шумными пирушками. В тридцать третьем жизнь поставила его перед выбором: концентрационный лагерь или военная служба. Он предпочел последнее. В пору аншлюсса Австрии уже имел воинское звание унтер-офицера, в Судеты вступил вахмистром и оттуда был направлен в школу офицеров-резервистов. С тех пор военная служба стала его профессией. Научившись в совершенстве владеть оружием, он вместе с тем быстро и без особого труда усвоил качества стопроцентного офицера-педанта: четкость действий, исполнительность, строжайшее соблюдение приказов. На восточном фронте судьба до сих пор оберегала его от серьезных потрясений. Правда, дважды он был ранен, но легко. Начальство не преминуло отметить его служебное рвение. После второго ранения Гауф получил Серебряный крест, звание майора и вскоре был назначен командиром пехотного полка. Сейчас болтавшийся на его груди Серебряный крест выглядел как-то некстати. Гауф потрогал его пальцами, негромко сказал:

— Значит, ты, Конрад, арестовал обер-вахмистра за то, что он превысил свои полномочия?

— За то, что он добивал раненых, — уточнил Блюме.

— Об этом, пожалуй, лучше молчать. Твое счастье, что ты имеешь надежного патрона в лице генерала Штеммермана, — продолжал Гауф, по-прежнему придерживая пальцами Серебряный крест. — Ты прекрасно знаешь: в штабах уже есть распоряжение Цейтлера добивать тяжелораненых.

Он цедил слова медленно, с презрительной гримасой на губах. Водка явно не повлияла на его настроение.

Блюме внимательно приглядывался к нему. Он знал Гауфа несколько лет, и, хотя они никогда не были близкими друзьями, сердце корпусного адъютанта питало к этому крепышу-офицеру теплые чувства. Блюме было известно, что Гауф не умел кривить душой. Он принадлежал к разряду людей, которые до конца отстаивают свои собственные взгляды и не способны на подлость в личных делах. Блюме порой казалось, что майор Гауф тяготится своим юношеским заблуждением — уходом из социал-демократической партии и вступлением в вермахт. Так ли это на самом деле, он не был уверен, но считал его человеком порядочным.

— Приказ Цейтлера, разрешающий добивать тяжелораненых, действительно есть, — сказал он. — Мы получили его вчера.

— Ну вот, видишь. Значит, ты поторопился с обер-вахмистром, — блеснул на него Гауф прищуренным глазом.

— Нет! Я уверен, что ни один честный немец не станет спешить выполнить этот каннибальский приказ. Надеюсь, в твоем полку о нем пока никто не знает?

Гауф ответил не сразу. Взял бутылку с оставшейся водкой, снова наполнил стакан, но только для себя: знал, Блюме больше одного не пьет. Поднял тяжелый взгляд. Да, он, Гауф, считает себя добропорядочным немецким офицером. Он до сих пор не оглашал приказа Цейтлера. Но ему не хотелось бы слышать слова, оскорбляющие высокую честь немецкой армии. Генеральный штаб вермахта не издает каннибальских приказов. Конечно, приказ Цейтлера — жестокий, но ведь и все приказы на войне жестоки. Генеральный штаб издал этот приказ, безусловно, с ведома и согласия фюрера. Это — вынужденная мера. Спасти тяжелораненых в окружении невозможно. Единственный большой госпиталь в Корсуне переполнен. Аэродромы блокированы русскими. В такой обстановке для тяжелораненых самый лучший исход — быстрая смерть.