Сильнее страха - [36]

Комнату, занимавшую весь первый этаж хижины, освещал теперь только огонь в камине. Дождавшись, пока Мортон уляжется, Эндрю подкрался к маленькому столику у окна, осторожно отодвинул кресло и сел. Его взгляд упал на фотографию двадцатилетнего Бена Мортона рядом со взрослым мужчиной — по-видимому, его отцом.

— Не ройтесь в моих вещах, не то вышвырну за дверь! — раздалось сверху.

Эндрю улыбнулся и лег. Натянув до носа одеяло, он стал слушать баюкающий треск поленьев в очаге.

* * *

Кто-то тряхнул его за плечо. Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним Мортона.

— В твоем возрасте — и такие ночные кошмары! А ведь ты слишком молод, чтобы успеть пройти через Вьетнам.

Эндрю рывком сел. В комнате стало заметно прохладнее, тем не менее он был весь в поту.

— Зачем было морочить мне голову? — продолжил Мортон. — Думаешь, я не знаю, кто ты такой? Фигера предупредил меня о твоем приезде. Если хочешь стать хорошим журналистом, мне придется научить тебя двум-трем полезным профессиональным приемам. Я подложу в огонь полено, а ты постарайся спать молча и больше не будить меня своими стонами.

— Мне уже не уснуть. Пожалуй, я поеду.

— Прислали же недотепу! — вспылил Мортон. — Притащился из Нью-Йорка, чтобы меня расспросить, — и уже собираешься назад? Входя в редакцию, ты испытываешь трепет при виде надписи «Нью-Йорк таймс» на фасаде?

— Трепещу каждый день!

— Так будь же достоин своей газеты, черт возьми! Ты покатишь обратно, когда я так наскучу тебе своими россказнями, что ты сможешь задрыхнуть без всяких кошмаров. Другой вариант: я вышвыриваю тебя пинком под зад. Главное — не оказаться бездарем, не сделавшим и четверти своей работы. А теперь спрашивай, что тебе хочется узнать о жене сенатора Уокера.

— Что заставило вас усомниться в ее виновности?

— На мой вкус, вины был перебор. Но это так, впечатление.

— Почему вы не написали об этом в статье?

— Когда начальство вежливо просило нас оставить тот или иной сюжет, упрямиться не следовало. В шестидесятые годы клавиатуры наших пишущих машинок не были связаны с остальным миром. Нам было велено заткнуться. Я не знал о деле Уокера ничего конкретного, не было и особого желания делиться своими мыслями, но я рискнул. Когда рассветет, мы заглянем в гараж и посмотрим, что можно найти в моем архиве. Не то что я потерял память, но срок изрядный…

— Как вы считаете, какими документами располагала Лилиан Уокер?

— Это самое темное во всем деле. Все остались в неведении. Правительство утверждало, что это была стратегическая информация о нашем положении во Вьетнаме. Это меня и разозлило. Эта женщина была матерью. Во имя чего, во имя какой идеи жена сенатора вздумала бы обрекать на смерть наших молодых солдат? Мне часто приходило в голову, что мишенью служил сам сенатор. Для демократа Уокер был слишком правым, часто занимал далекую от линии своей партии позицию и у многих вызывал ревность своей тесной дружбой с Джонсоном.

— Думаете, это была заранее подготовленная комбинация?

— Не скажу, что я именно так и думал, просто не исключал такую возможность. «Уотергейт» тоже сначала показался чем-то невероятным. А теперь позволь мне задать тебе вопрос. Почему ты заинтересовался этим замшелым делом незапамятных времен?

— Я познакомился с внучкой Лилиан Уокер. Цель ее жизни — доказать бабушкину невиновность. Как-то подозрительно, что эта тема беспокоит не ее одну.

Эндрю предъявил Мортону переписанное им набело письмо, найденное в разбившемся самолете, и поведал о взломе квартир.

— Письмо было в ужасном состоянии, я воспроизвел то, что сумел разобрать, — пояснил Эндрю.

— Эта писулька мало что добавляет, — проговорил старый газетчик, внимательно прочтя письмо. — Говоришь, ты проработал сотню с лишним статей об этом деле?

— Все, что опубликовано об Уокерах.

— Нашел что-нибудь о поездке за границу?

— Нет, ничего, а что?

— Одевайся. Надо кое-что проверить в сарае.

Мортон взял фонарь с полки в закутке, служившем ему кухней, и поманил Эндрю за собой.

Они миновали покрытый инеем огород и вошли в гараж, который, как показалось Эндрю, превосходил размерами жилище старика. Позади джипа, рядом с поленницей, стоял десяток железных ящиков.

— Здесь вся моя карьера. Глянешь — и подумаешь: какая мелочь — жизнь! А сколько бессонных ночей было посвящено сочинению никому не нужных статеек!

Мортон с досадой махнул рукой и стал открывать ящики один за другим, показывая Эндрю, куда светить. Найдя нужную папку, он понес ее в дом.

Мужчины сели за стол. Мортон раздул огонь в очаге и стал читать свои записи.

— Окажи услугу, отыщи биографию сенатора Уокера, что-то я ее никак не найду…

Эндрю ревностно взялся за дело, но разобрать почерк Мортона оказалось нелегко. Наконец, найдя искомое, он протянул листок Мортону.

— Не такой уж я склеротик! — радостно воскликнул старик спустя минуту.

— Вы о чем?

— В письме, которое ты мне показал, мне бросилась в глаза одна несообразность. В 1956 году, в разгар холодной войны, Уокер был конгрессменом, а конгрессмен мог нагрянуть в Берлин только с дипломатической миссией, которая не прошла бы незамеченной. Если бы ты проявил прилежание и изучил биографию Уокера, как я сейчас, ты бы знал, что он не владел немецким языком. Тогда о каких поездках в Берлин в 1956–1959 годах идет речь?