Сильнее смерти - [10]

Он посмотрел на Туун. Как её зовут-то?

– Вилна…

– Да. Запомнил имя?

– Женщины у нас тоже сильные.

– Я знаю, Кельмин. Но я не такая. Я слабая.

И вдруг резануло взгляд – под блузкой у неё нет ничего. И нежная кожа светится в вырезе, широко открытом, очень широко, и тени ложатся там, ниже. Он сглотнул. Во рту вдруг пересохло. Она сделала неуловимое движение плечом, отчего бретелька сползла ниже, и происходящее приобрело новый оттенок – острый, неуловимо пряный, нестерпимо манящий. Кельм ощутил, как помимо воли что-то движется там, внизу… движется, напрягается, растёт. О Господи!

Но ведь в общем-то всё логично. Кого она видела вокруг? Сколько ей – двадцать три, двадцать пять? Изнеженные дарайские мужчины. Или вангалы с мозгами величиной с грецкий орех. Может быть, это дико, конечно. Он – пленный… но может быть, как раз она сможет ему помочь выбраться отсюда… забрать её в Дейтрос, в конце концов, мелькнула мысль. Безумие? Нельзя доверять, нельзя… Дикая история, романтическая, как в кино – в жизни так не бывает. Но что если…

Лени! – мелькнула мысль, но он старательно затоптал её поглубже. Лени тоже… Лени, конечно, важнее… Но она, Вилна, вот сейчас рядом, девочка, испуганная маленькая девочка, её надо защитить, помочь. Надо сделать шаг. Показать ей, что в мире есть любовь. Есть мужчина, которому она нужна… Это грех, наверное. Но иногда…

Он коснулся нежной кожи. Провёл рукой до самого выреза блузки. Внизу всё запело и напряглось.

– Кельмин!

– Скажи – Кель, – он обнял её. Прикоснулся губами.

– Кель…

Она была первой. Первой в его жизни, но он знал, что всё сделает правильно. Он не может сорваться. Он ласкал её, и всё было правильно, она была девочкой, маленькой, напуганной, она нуждалась в защите и ласке. Только не сделать ей больно. Только не обидеть. Он знал, что если остановится – это будет для неё смертельно. И шендак, её тело было таким мягким, нежным… таким желанным.

Слишком узкий диван. Он прижал её, почти обнажённую, к мягкой коже. Ему всё удавалось, и она вцепилась в него обеими руками, как в спасательный круг, её глаза были огромными. Кельм целовал её лицо и не замечал, как мягко, нежно, уверенно она направляет его и помогает…

Она выгнулась под ним и застонала, и он ощутил то, чего и представить никогда не мог, и едва сдержал крик, стремительно разгибаясь.

На него снова надели наручники. Ошейник. Он смотрел только на Вилну. Уже тщательно одетая, аккуратная, она улыбалась ему. Внутри он ощущал волшебную лёгкость. Есть боль – и есть противоположность боли, и сейчас он находился на этом другом полюсе.

– Пошёл, – сказал охранник. Кельма повели по коридору. Тоска возвращалась, наваливалась, стискивала горло. Увидит ли он её когда-нибудь ещё?

В комнате почему-то поставили другой диван, пошире. Они лежали, накрывшись лёгкой простынкой. Кожа касалась кожи, они сплетались, прорастали друг в друга. Они были единым целым.

Теперь можно было говорить, и они говорили – взахлёб.

(Иногда Кельму казалось, что он сходит с ума. Он любил эту девушку. Лени… что ж Лени – они даже не были ещё помолвлены. А Вилна теперь – его жена. Он чувствовал это. Жена. Навсегда. Такое не может быть просто так, не бывает. Пусть он не сказал ещё брачного обещания, она просто не поймёт таких вещей… Она ведь дарайка. Её надо подготовить, объяснить всё. Конечно, всё получилось неправильно, нехорошо – но иначе вообще никак. Внутри себя он давно произнёс брачное обещание.)

Они говорили обо всём на свете. Никто не мешал – это было законное время «психологического сеанса». Никто не заглядывал в кабинет. Они были совершенно одни. Это было счастье.

– Ты ж всё равно должна была меня ломать, да? Не говори только про помощь. Что ж я, дурачок?

– Ну… да, определённая ступень подготовки. Я должна была тебя подготовить к допросам. Расслабить. Нащупать зацепки. Кель, прости… разве у вас этого не делают? В Версе, с пленными хотя бы?

– Делают, – признал он, – а куда деваться? Война. Да я не в обиде, что ты.

(Он сходил с ума, когда не видел её. Это не было похоже на любовь к Лени. Вообще, наверное, с Лени и не любовь вовсе была, а так… Он чувствовал себя как наркоман в ломке – солнце гасло, когда его уводили от Вилны. Она провожала его взглядом. Он сходил с ума, не мог уснуть, не хотелось есть, ничего не хотелось. И давно уже в душе звенел тревожный звоночек – что-то было не так во всём этом. Но любовь была куда сильнее этих ощущений. Едва охранники скрывались за дверью, он впивался губами в её губы, жадно стискивал девушку в объятиях.)

– Ты обещала мне тогда рассказать, во что вы верите. Христианство у вас запрещено. В Бога вы не верите…

– Мы верим в человека, Кель. Гуманизм. Понимаешь, человек должен быть главным. Чтобы ему, человеку, было хорошо, удобно, приятно жить. Чтобы человек – любой человек – был счастлив. Конечно, это не так просто… но мы, например, отказались от насилия над личностью.

– А здесь вы что делаете? – удивился Кельм.

– Определённое насилие, конечно, неизбежно, – поправилась Вилна, – но ведь атрайд – это даже не тюрьма. Мы не наказываем преступников. Здесь их лечат, исправляют асоциальные наклонности. У нас запрещены пытки…