Сильнее смерти - [108]

— Что с вами?

Дренко задрожал всем телом и бросился на Исидора.

— Что с вами, господин?

— Дрянь! Чтоб провалились ваши деньги!

Исидор отскочил в сторону, взвизгнул и бросился в кустарник.

— Господин! Господин! Да что с вами?..

Дренко сделал шаг и остановился.

— Что со мной творится? Почему мне так тяжело? — вырвался у него стон из груди.

В следующую ночь Дренко добрался до дома попа Кесерича. Постучал. Дверь открыл сам поп.

— Добрый вечер.

— Если вы приехали беспокоить нас — лучше уходите, — проговорил поп и хотел было закрыть дверь.

Дренко остановил его:

— Дайте воды. Я попью и сразу же уеду.

— Сайка была здесь, — сказал поп, зажигая лампу. — Убежала. И он уехал. Три дня назад закончил свой путь на Яне. А сегодня торговец Исидор получил пулю в грудь от Шолаи, и никто не хочет хоронить его.

Дренко вышел из дому. Сел на лошадь. Над головой свистели пули. Глухим эхом за спиной отдавалась трескотня пулемета. Дренко перемахнул через плетень, спустился по вспаханному полю, выехал на дорогу. Пули будто старались догнать его. Отъехав, обернулся. Там, где стоял поповский дом, к небу поднимался столб пламени. Дренко втянул голову в плечи и съежился. Погнал лошадь еще быстрее.

XV

Разбив в нескольких схватках четнические группировки и их небольшие части, Шолая перебросил отряд в котловину Яня, чтобы можно было совершать налеты в различных направлениях. Четники стали врагами, как и немцы, итальянцы, усташи. По этой причине нужно было превратить отряд в высоко подвижное подразделение, чтобы он мог противостоять налетам противника и вовремя расстраивать его планы, связанные с подготовкой к серьезным операциям. Эту задачу Шолая выполнял успешно и, по сообщениям теперь уже хорошо организованной службы оповещения, руководимой Влахом, молниеносно перебрасывал отряд в нужное место и наносил противнику неожиданные удары. И несмотря на то, что терпевшие поражение четнические подразделения прибегали к самым хитрым средствам, Шолая одерживал одну победу за другой и беспощадно разрубал сети, которые ему расставляли. В тот день, когда торговец из Ягодины прибыл в отряд, Шолая выслушал его, а потом отвел в кустарник и застрелил. Вернувшись в штаб, приказал приготовить лошадь.

На потеху всем Белица изображал торговца:

— Господин Шолая, очень рад видеть вас живым и здоровым. Торговец Исидор Кукич. Почет и уважение! Выгодное дело, господин Шолая, не раздумывайте. Как-никак три миллиона, и еще в придачу сотня тысяч настоящих немецких марок. Что-о-о!.. Отвергаете! Да вас ждет богатство!.. Но, господин Шолая! Что-о-о! Пистолет?.. Мать моя!.. Да подождите!.. Остановитесь!.. — Лицо у Белицы исказилось от страха.

— Да хватит, черт бы тебя побрал, — останавливал его Йованчич.

Курносый Йокан хохотал и, показывая пальцем на Ракиту, кричал:

— Брал бы ты, Ракан, автомобиль, раз хромой! Уехал бы в Сараево, прокутил бы три миллиона, а назавтра вернулся бы отоспаться. А потом, сидя в машине, гонял бы скот пастись. Осел заорал бы, а ты ему сигналом в ответ. Всех волков перепугал бы под Виторогом.

— Кончай, не мели вздор, — защищался Ракита. — Я посадил бы в автомобиль квочку, а когда она вывела бы цыплят, возил бы их на базар.

Шолая сел на лошадь, поправил винтовку и поехал. Дорогой думал о погибших товарищах.

— Хороший ты человек, Симела, — сказал ему как-то Влах, — сильный, смелый, но ты слишком суров.

Симела любил Влаха, ему нравилась его общительность, но тогда это замечание резануло его по сердцу.

«Я суров. Пусть будет так. Побыл бы ты на моем месте. Ты из книг узнал, что нельзя быть суровым, а меня пинками учили: не будешь суровым — не проживешь. Тебя учила книга, а меня плетка. Дед корчевал лес, чтобы отвоевать полоску земли. Отец продолжал корчевать, чтобы расширить поле, и все равно земли не хватало. Вот и стали люди суровыми. А моя жизнь? Борьба за существование, и ничего больше. Да, я суровый. Но что было бы, если бы я не был суров? Растоптали бы меня как былинку. В жизни всегда слабых топчут. Может быть, завтра, когда наступит другая жизнь, и я стану другим. Но сейчас нет. Слишком много травили меня в жизни, чтобы я мог спать, закрыв оба глаза. Мать как-то сказала: «Родила тебя возле Пливы. Никогда спокойного сна у тебя не будет». И правда. А сын мой родился под пулями. Как же тут не быть суровым. Говоришь, что не будет больше войн. Хорошо, если так будет. Но пока все по-другому. Убили же Проле, Козину и Округлицу? Сожгли же Янь и Боснию? Почему ты тогда говоришь, что я суров? Я палачей убиваю. А пока палачей не уничтожим — социализму не бывать. Если я не уничтожу их, мой сын будет несчастным. Но я не допущу этого!»

На третий день Шолая с Влахом поднялись на пригорок.

По склону горы двигалась большая колонна. Ветер развевал красные знамена на длинных древках. Блестели на солнце пятиконечные звезды.

— Вот и дождались мы пролетарских бригад, — проговорил Влах взволнованно.

— Ты думаешь, они не суровые? — натягивая поводья, спросил Шолая.

Влах усмехнулся:

— Ты еще не забыл?

— Нет.

— В таком случае пусть будет по-твоему: в суровой борьбе нужно быть суровым.

Вечером они побыли в расположении пролетарских бригад, а на другой день Шолая решил побывать дома.