Сильнее смерти - [64]

– Так уж случилось, что меня некому защитить.

Они опять помолчали.

– Попытаемся заснуть? – предложил юноша. – Тепла хватит до утра. Мне не хочется возвращаться в город: там все разрушено…

– Хорошо. Только вот что: я гожусь вам в матери, господин, так что без глупостей, – твердо произнесла Кэйко.

Молодой человек серьезно кивнул.

Они легли, спина к спине, завернувшись в теплые кимоно. Кэйко не думала, что сможет заснуть, но заснула почти мгновенно – словно провалилась в какую-то черную яму.

И таким же внезапным было пробуждение. Она села, озираясь.

Впереди синей шелковой лентой протянулся горизонт, он дугой обрисовывал землю, а под ним угольно чернели горы. Силуэты деревьев на фоне розового неба казались нарисованными тонкой кистью, а воздух был чист, прозрачен и спокоен. Кое-где на земле лежали пласты снега; Кэйко набрала горсть и растопила в руках. Умывшись, она оглянулась: из-за нежно алеющего края небес вставало огромное красное солнце.

Где теперь ее сын? Увидит ли она его снова? Вряд ли! Прошло столько лет… А между тем каждый год оплачен ее слезами, сердечной болью, до которой никому не было дела. Никому. Но Акира должен был помнить об этом, и ей казалось, он способен понять… Кэйко стиснула зубы. И вдруг услышала голос:

– Госпожа! Вы проснулись? Что, если нам пойти в Сэтцу вместе? В случае опасности я сумею вас защитить.

Кэйко оглянулась. На глаза навернулись слезы. Она кивнула. И протянула юноше руку – в знак согласия, доверия и надежды.

Они отправились вместе. Иногда разговаривали. Чаще молчали. Однажды молодой человек спросил свою попутчицу:

– Почему вы хотите найти того человека? Это так важно для вас? Так важно, что вы не побоялись пуститься в путь одна, да еще зимой?

И Кэйко коротко ответила:

– Я хочу его убить.

– За что? Он вас обидел?

– Он не сдержал свое слово, – сказала Кэйко и, помедлив, добавила: – Что я стану делать, потеряв всякую цель?

– Люди часто прикрываются этим, хотя в действительности прекрасно знают, что следует делать, – мрачно произнес он.

Кэйко усмехнулась:

– Я не самурайка.

– Хорошее оправдание. А тот человек – самурай?

– Да.

– И он дал вам слово?

Кэйко кивнула.

– Значит, он обязан его сдержать.

И они молча продолжали путь. Потом Кэйко сказала:

– Вас хорошо воспитали, господин, если научили защищать женщин.

– Меня учили защищать слабых. Я вырос в мужском окружении.

– Но все-таки вас родила женщина, а не мужчина!

– Да. Только я не знаю, где она, я ее никогда не видел.

– Ваша мать умерла? – осмелилась спросить Кэйко.

– Не знаю.

– А отец жив?

– По-видимому, да. – И, помолчав, прибавил: – У женщин есть путь?

И Кэйко помрачнела:

– Он есть у каждого человека, даже у того, кто никогда не задумывался об этом. О моем пути лучше не говорить.

Акира сидел в пустой комнате и, не отрываясь, смотрел на трепещущее желто-алое пламя.

Тихо вошла Масако и остановилась в нерешительности. Акира повернул голову и взглянул на нее. Озабоченное выражение лица, заплаканные глаза.

– Господин…

– Что тебе нужно, Масако?

Она оглянулась, и тут Акира заметил дочь, которая незаметно проскользнула следом за матерью и встала за ее спиной. Нежные щеки девушки пылали, а в глазах был испуг, сострадание и беспомощность.

– Вам угрожает опасность, – сказала Масако.

– С чего ты взяла?

– Уезжайте. Мы поможем вам выйти отсюда. Мы кое-что придумали, – продолжила женщина.

Ее голос звучал тихо и в то же время – с непривычной решительностью. Аяко кивала, подтверждая слова матери.

– Если б даже это было правдой, – сказал Акира, – я никуда бы не уехал, не бросил бы вас.

Аяко неожиданно заговорила, ее голос прерывался и дрожал:

– Это я виновата, отец. Я не удержалась и спросила про герб, что был на доспехах того человека, а она догадалась…

– Она?

– Это Мидори-сан донесла на вас, господин. Она следила за вами. Да, она, больше некому. Во всяком случае, мы так считаем. – Масако произнесла эти слова сухо и четко.

Акира с изумлением смотрел на Масако, простую, маленькую Масако, незаметную, бессловесную, наивную, как дитя.

– Мидори-сан поступила правильно. Это был ее долг.

Масако никогда не осуждала Мидори, потому что та соответствовала ее представлению о безупречности. Но сейчас сказала:

– Я не знаю, что такое долг. Мне кажется, люди выдумали его для удобства, чтобы както оправдывать свои поступки. Я ничего в этом не понимаю. Я понимаю то, что в сердце.

– Ты веришь в свое сердце, Масако? – с чуть заметной усмешкой произнес Акира. – Потому что ты женщина. А я верю в безграничные и глубокие принципы. – Он помедлил. – Иди. Я тебе благодарен. И ты иди, Аяко. Ты ни в чем не виновата.

Когда наложница и дочь ушли, Акира снова задумался. Он поверил Масако. Да, это могла сделать Мидори. Но вот что заставило ее так поступить, он понять не мог. Он не нашел ответа, и, пожалуй, не стоило спрашивать у самой Мидори – другой Мидори, которую он никогда не знал и вряд ли сумел бы понять.

На следующий день его вызвал Кандзаки-сан.

– Завтра отправляешься в провинцию Вакаса, – сказал он. – Есть срочное дело.

– Меня больше не обвиняют в измене?

– Я никогда не произносил таких слов, – заметил Кандзаки-сан. – Мне нравится, что ты до сих пор сохраняешь верность своему господину, при этом не предавая нынешнего.