— Ну что, Хомяк, какова у меня кузина?
Студент промычал что-то неопределенное.
— То-то, брат! Смотри, не втюрься. Папенька ее намекал уже, что на нее кто ни взглянет, тот и зачахнет от любви. Папенька сей, правда, великий враль — что только он о своей близости к министрам говорил! — ну, а все ж, как хочешь…
— Я от сентиментальностей застрахован, — прибавил Хомяков, стараясь придать лицу свирепое выражение. — И ничего я в ней не вижу!
— Да, строго рассуждая, — натурально… Но есть в ней что-то… ядовитое. На других не похожа. Другие — этакие, понимаешь, красные, густые — а она — чужая и того… Тьфу ты, выразить не могу.
— Задекадентствовал.
Сели завтракать. Бобылевы действительно — не смотря на ограниченность средств — отличались большим хлебосольством. Завтрак был обильный и хороша приготовленный. Алексаша, больше пивший, чем евший, наблюдал за Валентиной. Сегодня она была оживленнее и очень мило шутила со своими соседями — студентом и обожавшей ее девицей Пулиной. Хомяков морщился, чтобы скрыть смущение, но она так просто и искусно навела его на разговор о его специальности, что он — неожиданно для сардонически улыбавшегося Алексаши — вдруг заговорил горячо и бессвязно. Она слушала его с загадочной полуулыбкой, отпивая маленькими глотками мадеру. Пулина смотрела на нее испуганно-восторженными глазами и иногда шептала ей что-то, вызывавшее улыбку на бледные губы Валентины.
Vis-à-vis сидел Кобылкин, рядом с Нилом Ниловичем, рассказывавшим что-то с значительным видом Бывший кабатчик благосклонно внимал ему, кушая с аппетитом и не без приятности поглядывая на Валентину Ниловну.
— Н-да, конешно, — заговорил он, когда сосед его, замолчав, сам занялся кулебякой. — Конешно же, у кого свободные суммы, то предприятия найдутся. Но тоже большие тыщи бросить в дело, а там, либо барыша ждать, либо нет — весьма затруднительно. Ну вот мы, люди маленькие, и держим деньгу в земле, да в заводе.
— Э, не то, не то! Я о себе скажу: я враг всяких этаких воздушных замков. Да вот — недалеко ходить — на прошлой неделе просили у меня… и ведь незначительную сумму — четырнадцать тысяч. Верите ли — пятьдесят процентов барыша сулили. И что же? Я отказал. Да, да, наотрез отказал, — повторил Нил Нилович с такой искренностью, что сам мгновенно поверил своему рассказу.
— Тэк-с.
— Но ведь тут… тут как дважды два. А, впрочем, мы как-нибудь со временем. Господа! предлагаю тост за любезных хозяев.
Он потянулся через стол, взял ручку Анны Власьевны, кушавшей с великою жадностью, и звучно поцеловал ее.
— Ну, здоровьице как нынче? Полегчало, а? — обратился он к ней с родственной фамильярностью.
Анна Власьевна сообщила своему розовому лицу страдальческое выражение и улыбнулась.
— Как будто лучше. Вот, — продолжала она, указывая с томной улыбкой на остатки кулебяки, — вот даже аппетит кое-какой есть.
— Ну, слава Богу, слава Богу!
Бобылев, лукаво взглянув ка Алексашу, заметил вполголоса:
— Матушка, при твоей комплекции… хорошо ли кулебяку кушать? Вы, доктор, как того… как насчет этого, а?
Доктор, сконфуженный тем, что все взглянули на него, густо покраснел и, проглотив рюмку мадеры, забормотал:
— Да, ежели в излишестве… Но впрочем… К-ха, к-ха…
Он притворно закашлял, быстро налил себе мадеры и опять выпил рюмку залпом.
После завтрака молодежь пошла в сад.
— Предложите мне руку, — обратилась Валентина к студенту.
Он покраснел, нахмурился и неловко округлил правый локоть. Она, улыбаясь, взяла его под руку.
— У вас и пруд есть? И лодка? Ах, как хорошо! Я хочу кататься. Как это я вчера не заметила, что пруд?
Девица Пулина радостно взвизгнула.
— Мы с вашего позволения в сю сторону не ходили, — заметил Алексаша, с великим удовольствием поглядывая на смущенного Хомякова.
Сели в лодку. Греб Алексаша. Валентина, прислонившись к корме, cмoтрела в небо. Хомяков усиленно курил и изредка поглядывал на нее смущенно и мрачно. Пулина взвизгивала при каждом колебании лодки. Разговор не клеился.
— Что ж вы молчите? Расскажите что-нибудь, — обратилась Валентина Ниловна к студенту. Тот вспыхнул и еще больше нахмурился.
— Я не мастер, вот Саша может.
— Он вечером расскажет про звезды, — заметил Алексаша.
— Про звезды? Отчего про звезды?
— Он звездочет. Всякую крупинку на небе знает.
— Вы занимаетесь астрономией?
— Между прочим. Моя специальность химии — я ведь не чистый математик, а естественник. А в астрономии я диллетант.
— Вечером вы мне расскажете о звездах, повелительно сказала Валентина. — Ах, как хорошо, — воскликнула она, щурясь и всматриваясь в даль.
Все оглянулись.
— Где? Что хорошо? — спросила mademoiselle Пулина.
— Облака. Вон замок… там вершины снежные, а вон профиль великана. Когда вглядишься, так жалко возвращаться на землю. А звезды я не люблю; они — страшные…
— Чем же они вас напугали, кузина?
Хомяков и Пулина недовольно покосились на него. Но Валентина не слышала вопроса и продолжала говорить вполголоса, ни к кому не обращаясь:
— Они страшные, потому что такие огромные и такие далекие. Тысячи лет идет свет от них… Свет из другой вселенной… Вам не жутко думать об этом? — обернулась она неожиданно к Хомякову.
