Сила убеждения - [33]

Юм шел по следу. И злился. Потому что не успел. Карателей было слишком мало. Всего семь тысяч на огромную империю. Опять всплеск. Опять у тысяч людей сорвало резьбу, и по улицам прокатилась волна скандалов, дуэлей, драк — и убийств, которые не удалось предотвратить. Как и это. Он чувствовал, как горят ментальные метки на руках женщины. Чувствовал ее страх. Он должен был не просто вырвать ее сердце — растоптать его, смешав с дорожной пылью.

Полчаса назад эта женщина убила ребенка. Как убивала до этого. Но в программе была допущена ошибка. Психиатр-менталист, который составлял систему, счел, что женщины не страдают садизмом, и это «чисто мужская привилегия».

Женщина была богата, но работала в больнице на благотворительных началах. Каждый день купалась в лучах благодарности за свою помощь. И каждый день высматривала детей, похожих на ее бывшего. Тех, которые, по ее мнению, могли родиться от него.

В программе был еще один сбой: убийство можно было ментально зацепить, только если объект намеревался самостоятельно устранить жертву, испытывая определенные эмоции — жажду. Эта же сука подстраивала несчастные случаи. Программа не срабатывала.

Но в этот раз она не сдержалась. Настолько привыкла к своей безнаказанности, что забыла: преступления в империи наказуемы. И закон един для всех.

Юм умел чувствовать, и сейчас его мысли переполняла ярость и сожаление: кто составлял алгоритм? Почему он такой неполноценный? Он читал мыслеобразы женщины, причиняя ей жуткую боль ментальным воздействием. Он смотрел, как она ставила тазик возле кроватки, от которой совершенно случайно отвалился бортик.

Он видел, как сегодня в руках у женщины появилась тряпка. Обвилась вокруг крохотной шейки… и Юм не успел. Он не мог успеть.

Поэтому все, что ему сейчас оставалось, это молча идти по следу. Чтобы кара настигла убийцу.

Он не спешил. Она уже не убежит от него. Каратели всегда выполняют свой долг.

Ему было безразлично, что она чувствует сейчас. Безразлично, что на него с балкона смотрят три пары глаз. Убийца должна быть наказана — здесь и сейчас. Преступление совершено. Метки на ее руках полыхают, сжигая кожу.

Женщина обессиленно упала на колени и вцепилась себе в лицо. Юм поднял ее за волосы, повернул к себе, чтобы заглянуть в глаза. Он хотел видеть, как душа покинет это мерзкое тело, как навсегда опустятся руки, протянутые к тряпке. Но она зажмурилась, ей было страшно.

— Они были так же беззащитны перед тобой, женщина, как ты передо мной сейчас, — проскрипел Юм, отводя правую руку для удара. — Виновна в убийстве.

Заостренные черные пальцы вонзились в заходящуюся грудную клетку. Женщина завопила — и обмякла. Юм отбросил тело прочь. Положил сердце на дорогу. И с чувством выполненного долга опустил на него ногу в кованом сапоге.

Затем медленно поднял голову и посмотрел на балкон особняка. Никакой синий нефрит не мог скрыть от «бракованного» карателя то, что он однажды увидел своими глазами. На балконе стояли трое. Точнее, двое стояли, одна висела на руках у юноши, покоясь в глубоком обмороке. Сам юноша, додумавшийся смотреть на кару, тоже был не особенно далек от потери сознания. Но, видимо, держался только усилием воли. А третья фигура просто стояла, не пытаясь изображать неженку. И смотрела на Юма, как на старого знакомого. Черными глазами, в которых плескались багровые сполохи.

Триединая Империя, Джалан

Район Фирих, комплекс зданий департамента правоохраны, городская тюрьма

Виктора определили в одиночную камеру — довольно просторную, но обставленную крайне бедно. Кровать, стол, привинченный к полу стул и туалет за кафельной «ширмой». Последний довольно сильно вонял, и от этого начало тошнить. Впрочем, ненадолго. Сразу за тошнотой пришла адская мигрень. Клетка захлопнулась. И было неимоверно сложно осознать: вот и все.

Виктор нарезал круги по камере. Он физически не мог сесть. В голове царил такой кавардак, как будто полчаса назад они с Гаральдом выпили на двоих бутыль горного коньяка, шестидесятиградусной жути, на которую в чистом виде решаются только самые отчаянные. Мысли никак не удавалось удержать в голове, они скакали и уносились прочь. Все кружилось — от «почему» до «как именно меня казнят».

Виктор понимал, что успокоить себя в таком состоянии можно только одним способом: снять рубашку и начать заниматься. Места хватало. Он отжимался, растягивался, проделывал упражнения из стандартной боевой практики. Устал. Произнес молитву пресветлым богам, все так же стоя посреди камеры. В итоге, абсолютно изможденный бессонной ночью и мучительным днем, рухнул на кровать.

Тишина оглушала. Соседей не было даже за решеткой напротив, и, кажется, во всем блоке. По крайней мере, никто не разговаривал и не шумел. От этой изоляции, даже депривации, было не по себе — слишком непривычно, слишком тихо. Рефлексы ощетинивались и ждали подвоха, но тоже быстро успокоились. И Виктор решил воспользоваться ситуацией, чтобы элементарно выспаться. Не вечно же полагаться на искусство альварских алхимиков.

Попытка провалилась: сон был прерывистым и полным кошмаров. Прокурор снова стоял в больнице и рассматривал изможденные, испещренные язвами лица тех, кто подсел на черный лотос. Снова чувствовал их боль, отчаяние, непонимание того, что происходит.