Сила, слабость и неразумие - [2]

— Такъ и такъ, — объясняетъ ему:- житья мнѣ нѣтъ отъ этого дрянного мужичонки Ѳомки, въ гробъ онъ меня сведетъ, каналья!

— Ну, стоитъ ли, матушка, вамъ изъ-за него себя убивать? — утѣшаетъ ее чиновникъ. — Вотъ рекрутчина будетъ, такъ мы ему лобъ забреемъ, чтобы и онъ, и другіе знали, каково свою барыню, мать родную, не слушать.

— А я вамъ гусей отобрала, — молвитъ барыня. — Хорошіе нынче гуси.

— Много вамъ обязанъ, благодѣтельница наша, — цѣлуетъ ручку у барыни чиновникъ. — Хотѣла жена васъ еще одной просьбицей утруждать, да у меня и языкъ не поворачивается, такъ много вы насъ одолжаете.

— Говорите, что такое?

— Право, совѣстно мнѣ…

— Ну, вотъ еще! Могу — сдѣлаю, не могу — такъ на нѣтъ и суда нѣтъ.

— Такъ-то оно такъ, только пусть ужъ лучше жена сама скажетъ.

— Экой несговорчивый!

— Ей-Богу, совѣстно!

— Что это вы первый день, что ли, меня знаете. Дура я развѣ, что не понимаю, каково моимъ ближнимъ-то жить, или я пересмѣшница какая, что надъ чужой нуждой насмѣюсь?

— Да будь я звѣрь безчувственный, такъ и то не надумалъ бы этого, матушка, дѣла ваши святыя видя.

— Такъ и говорите!

— Охъ; ужъ куда ни шло! Бѣльецо, вотъ видите ли, у ребятишекъ обносилось, тряпье-тряпьемъ стало, узлами связываетъ, а достатки наши…

— Э, — перебиваетъ барыня:- холста, вѣрно, надо? Такъ бы и сказали! Вотъ я завтра разберусь, такъ съ Петрушкой пришлю къ вамъ.

Глядишь, на другой день Петрушка кряхтитъ, еле тащится съ холстами къ чиновнику. Впрочемъ, и годы-то Петрушки были не малые, за седьмой десятокъ перевалило. Вообще не любила барыня молодыхъ вертопраховъ. Всѣ ея слуги, и Анютка-ключница, и Глашка-кухарка, и Оля-горничная, и Матюшка-кучеръ больше пятидесяти лѣтъ на свѣтѣ прожили. Да и не только что въ прислугѣ, а и въ знакомыхъ не любила барыня этой глупой молодежи, потому что ужъ какой ни родись человѣкъ хорошій, а въ молодые годы все-таки у него вѣтеръ въ головѣ ходитъ. «Всѣ они богоотступники!» говорила барыня про молодыхъ, и, бывало, такъ и возрадуется, если надъ ними какое-нибудь несчастіе стрясется. «Это, говоритъ, — испытанье, это ихъ гордыню сломитъ, пусть горе узнаютъ, тогда и на путь истинный возворотятся!» И не пустая это злоба была, не дьявольское напущеніе, вотъ какъ у иного молокососа на старыхъ злоба бываетъ, а горькое чувство, купленное долгими годами и тяжелымъ опытомъ.

Были у барыни два сына. Еще они едва говорить умѣли, когда она стала о нихъ неусыпно заботиться, чтобы ихъ въ казенное училище пристроить, ѣздила она и въ Москву, и въ Петербургъ по этому дѣлу, хоть и горько было материнскому сердцу дѣтей однихъ на чужія руки оставлять; только одно ее и утѣшало, что это для нихъ же въ пользу. «Не приходится мнѣ капиталъ на ихъ ученье тратить, — думала она. — Что имъ за радость будетъ, если учеными голяками вырастутъ? Потомъ, пожалуй, и службы не найдутъ, а тутъ будетъ имъ и мѣсто готовое, и деньги на черный день останутся». Отдала она ихъ — когда одному пошелъ девятый, а другому десятый годъ — въ ученье, далеко отдала, за тысячу верстъ отдала. «Вѣруйте въ Бога, — сказала, она имъ на прощаньи:- уважайте старшихъ, учитесь хорошо и будете счастливы». Дѣти уѣхали, стали учиться, барыня стала попрежнему хозяйничать, имѣніе устраивать, больныхъ лѣчить, въ церковь ходить. Бывало, кладетъ земной поклонъ и думаетъ: «Это за дѣтей!» Привезутъ ей изъ деревни холстовъ:- «Это дѣтямъ!» говорить она, отбирая въ кладовую лучшіе куски. Начнетъ тяжбу съ сосѣдомъ, выиграетъ прибавку къ своей землѣ,- пишетъ дѣтямъ: «Вы у меня богатые будете, я вамъ еще землицы пріобрѣла». Материнское-то сердце заботливо, вездѣ его лобовь скажется, только дѣти-то ее плохо чувствуютъ. Что хлопотъ было у барыни, когда подошло время ея сыновьямъ въ офицеры выходить! И комнаты она для нихъ приготовляетъ, и дѣвушекъ заставляетъ бѣлье шить, и ночью вскакиваетъ въ окно поглядѣть, какъ услышитъ, что мимо дома бубенцы прозвенятъ… Пріѣхали сыновья. Старшій — коренастый такой, приземистый, съ суровыми бровями, исподлобья смотритъ, неразговорчивый. Меньшой — худенькій, на боль въ спинѣ жалуется, а ничего — веселый. Мать ихъ цѣлуетъ, не наглядится на нихъ, вареньями угощаетъ, но видитъ, что нѣтъ въ дѣтяхъ особенной ласки и точно они въ чужой домъ пріѣхали, дичатся, а все-таки по материнской добротѣ своей думаетъ: «это они съ дороги устали!» Время въ разговорахъ скоро летитъ; съ десяти часовъ, когда они пріѣхали, просидѣла семья до двухъ ночи. Сыновья спать пошли, а барынѣ не до сна. Стала она обѣдъ къ слѣдующему дню заказывать, отбирать лучшую птицу къ жаркому, хлопочетъ, бѣгаетъ, а тутъ и заря стала заниматься…. Пошла барыня сыновей будить, чтобы къ обѣднѣ ѣхать.

— Я усталъ, — промолвилъ старшій сынъ:- мнѣ отдохнуть хочется…

— Послѣ отдохнешь, — отвѣтила мать:- а теперь долгъ христіанскій исполнить надо.

— Да, что же это за молитва будетъ, если я буду стоять я думать, какъ бы уйти поскорѣе?

— Ну, ужъ ты мнѣ этихъ рѣчей не говори, это тебя демонъ смущаетъ.

— Какой демонъ! просто здравый разсудокъ говорить.

— Вотъ, онъ-то и есть демонъ… Да я и толковать объ этихъ вещахъ съ тобой не стану, молодъ ты для этого, а состаришься, такъ и самъ поймешь то, что я теперь понимаю. Поѣдемъ.