Сила одного - [46]

Старик-чеченец не убил его. Разрезав китель, промыл рану и перевязал ее. Потом поднял его. Несмотря на свой явно глубоко преклонный возраст, старик оказался на удивление жилистым и крепким. Во всяком случае, он дотащил Николая до своей расположенной в нескольких километрах от этого места лачуги.

Все последующие дни Николаю требовался ежесекундный уход, присмотр. И старик ходил за ним и присматривал. Поил Николая водой, когда у того пересыхало от жары и жажды горло. Делал ему перевязки, когда тряпье, закрывающее рану, насквозь пропитывалось кровью. И лечил рану одному ему известным способом.

Спустя десять дней дела Николая пошли на поправку. А еще через десять дней он, еще по-прежнему лежа, уже стал учить чеченский язык.

Вскоре Николай стал потихоньку ходить. Спустя еще две недели он уже настолько окреп, что готов был пуститься в дорогу. Добираться в свою часть, в свою роту.

В то утро, когда Николай уходил, старик выгнал свое стадо позже обычного. Взвалив приготовленную ему стариком увесистую котомку с продуктами на плечо, Николай еще раз взглянул на старика, молчаливо стоявшего рядом. Слова, которые бы подошли для прощания, в голову Николая почему-то не приходили. Не знал он, что говорить. Да и понимал, что слова здесь совсем не нужны. Крепко пожав на прощанье старику руку и еще раз взглянув в его сухое морщинистое лицо, Николай повернулся и пошел не оглядываясь. Позади него, глядя ему в след, стоял одинокий старик. Николай уже знал его безрадостную историю. Как он, однажды уйдя пасти овец, вернувшись, застал вместо лачуги сгоревшее пепелище. Погибли его старуха-жена и пятилетний внук. Сына, боевиками насильно уведенного воевать, убили еще раньше, в одном из отрядов Басаева.

Старик мог сдать Николая боевикам, но не сделал этого.

— Почему ты спас меня? — спросил его кА-то Николай. — Ведь я русский!

— А зачем мне еще и твоя смерть, ведь мои близкие от этого не воскреснут? — ответил старик.

— Но ведь у вас, кажется, существует кровная месть, это же ваш священный долг, обычай…

— Кровная месть— не оправдание для пролития крови. Ее и так пролилось много на нашей земле. Сколько можно уже убивать, да и зачем?

Николай шел, вспоминая все это.

Двое суток он осторожно пробирался обратно в часть. Когда он вернулся, особого удивления никто не выразил, но пришлось, однако, повозиться с документами в строевой части.

Затем— снова приступить к участию в боевых действиях. И главное, что настораживало Николая все это время— отсутствие писем из дому. От регулярно писавшей ему одинокой матери он теперь не получал ни письма. И ответов на свои многочисленные письма тоже не получал. И так длилось до самого конца его службы. А вернувшись домой, он узнал, что его мать умерла, когда он был еще у старика-чеченца. Умерла от разрыва сердца. Но не только переживания о сыне стали тому причиной. А еще и ее попытки узнать что-либо о его судьбе.

Местный военком так и не смог определенно сказать ей, значиться ее сын среди мертвых или среди живых. Более того, назвал его, Николая, трусом и дезертиром. Якобы он бежал с поля боя и потому исчез.

Потом, наконец, из части пришло официальное извещение о том, что ее сын, Николай, погиб. Когда же его мать, жившая тогда уже на таблетках, пришла в военкомат, чтобы оформить причитающееся ей пособие, военком обвинил ее в жадности, стремлении нажиться на смерти сына. Этого ее и без того слабое материнское сердце не выдержало, она слегла, а потом умерла.

Обо всем этом приехавшему Николаю рассказала соседка. Не забыв добавить, что так близко к сердцу воспринимать слова того районного военкома не следовало— он был всем известный скандальный алкаш. Которого вскоре с треском выгнали с работы.

Николай разузнал у соседки, откуда военком, где он живет. Словоохотливая женщина все ему рассказала— так же подробно, как потом давала показания против Николая в суде.

Он в тот же день убил военкома. О чем потом, ничего не скрывая, признался в суде. Суд, признав его виновным, учел все обстоятельства и приговорил Николая к не очень большому сроку. Впрочем, весь срок ему “тянуть” все равно не пришлось. Отсидев пару лет, Николай вышел из зоны по амнистии. Но уже другим, окончательно изменившимся человеком. И прежде всего, жестоким. Твердым и беспощадным. И при этом с вполне определенными целями— как и что ему делать на воле.

Ему хотелось утолить жажду крови, появившуюся у него. Но главное— он решил “делать” деньги.

И он поехал туда, где, по его мнению, мог найти исполнение этим своим желаниям, отправился на войну. Снова в Чечню. Но теперь, уже в качестве зеленого новобранца, не знающего, куда и зачем его гонят, а в роли матерого, опытного, твердо знающего свои цели и готового на все боевика. И когда ему случалось в ходе боев убивать своих бывших собратьев— таких же зеленых солдат, каким был когда-то он сам, — Николай делал это без сожаления. В нем словно умерло все живое.

И здесь, на войне, Николай получил многое из того, что надеялся получить. Многое, но не все. В конце концов он осознал, что на войне все слишком уж скоротечно, непредвиденно и непредсказуемо. Деньги здесь делать можно, да, но то, ради чего делаются деньги, получить здесь было гораздо сложнее. А то, что было, являлось лишь жалкой копией того, что можно было приобрести там, в реальной жизни. Раздумывая так и эдак, Николай решил, что войны с него, пожалуй, хватит. Найдутся и другие способы добывания денег— менее рискованные и более прибыльные. Но где и как найти свою нишу, которая принесет ему доход? Ведь он не один такой, жаждущий легких денег. И шансов пробиться к кормушке, чтобы урвать свой кусок, у него не больше, чем у пришедшей на чужой двор бродячей собаки. Пусть даже сильной и свирепой.