Сила одного - [45]

Но Николай был уверен, что уж его-то вряд ли удастся кому-нибудь обмануть. Вздумают развести— любого достанет из-под земли. И живьем обратно туда закопает, чтобы неповадно было кидать его, Николая. Впрочем то, что его смогли бы кинуть, Николай считал невозможным. Он заранее все продумает. Покупатели— если что— окажутся полностью в его руках. Руках бесжалостного, расчетливого убийцы. Из которых никому не вырваться. Ох, не позавидуешь тем, кто будет иметь глупость попасть туда. Но резона “кинуть” его Николай у покупателей не видел. И смысла— тоже. Груз— не щепка, с ним не исчезнешь. И вообще, они, конечно же, знают, с кем им приходится иметь дело. Так что с этой стороны все будет ровно.

Но вот только само дело— товар, за который покупатели должны выложить сумасшедшие деньги, — было практически под угрозой полного срыва. Товара не было. С базы Николая— дачи “кэпа”— весь груз похитили неизвестные. Они же убили и осуществлявшего контакты с покупателями капитана Блинова. И мертвым найден на плацу сам командир полка.

И Николай не сомневался, что все это— дело рук его новых, неизвестно откуда появившихся конкурентов. Вставляющих ему палки в колеса, сующих свой нос в его дела. Одним из этих людей, как твердо считал Николай, и был рядовой Данко Шагаев. Которого они— Николай, старшина и Наташа— сочли подходящим использовать в своих делах. И который явно работал на врагов его, Николая. Этот самый злополучный рядовой Шагаев, думал Николай, наверняка не без чьей-то помощи убил Тайсона, убил старшину, убил “кэпа”. Побывал и на даче, вполне вероятно, перестрелял охрану кэпа, убил капитана Блинова. И едва не натворил дел в Амазонке — логове его, Николая, осмелившись заявиться сюда! Кто знает, что бы он еще успел сделать, не поймай его Николай в специально расставленные силки. К тому же, вполне вероятно, не без участия этого Шагаева, он Николай, остался сейчас без нужного ему как воздух товара.

Ну что ж, этот солдат за все ему теперь ответит. Но сначала нужно будет узнать у него, как выйти на его сообщников. Чтобы уничтожить их, забрать свой товар— иначе сделка с покупателями не осуществится.

А как заставить этого Шагаева быть сговорчивым, Николай уже решил. Продумал. Взвесил все основательно. Опять же— спасибо его большому опыту. Особенно в таких делах, где ходы надо делать живыми людьми. В данном случае манипулировать Николаю предстояло жизнью солдат.

Как он их ненавидел! Не только солдат— вообще военных. Хотя сам когда-то был солдатом, военнослужащим.

Рядовым срочной службы. Еще в период той, первой чеченской кампании. И не смотря н прошедшее время, тот период своей жизни Николай помнил хорошо— вплоть до малейших деталей.

Помнил, как приходилось выполнять тупые команды тупых сержантов и тупых офицеров. Смыслящих в военном деле не больше, чем он, но тем не менее имеющих какое-то право распоряжаться его жизнью. Свою-то жизнь эти офицеры тщательно берегли. В отличие от жизни своих подчиненных.

И убедится в этом Николаю пришлось на себе. Во время одной из многочисленных “операций”. Во время которых они— из-за продажности и тупости большей части командования— вместо охотников сами становились жертвами боевиков. И в тот памятный день жертвой(непонятно: зачем, за что?) стал Николай.

Их колонна высоко в горах нарвалась на засаду боевиков. Бой был жаркий, упорный, но бесполезный. И оставшиеся в живых, в панике бросая раненных и подбитую технику, отступили. Вниз, обратно на базу. Доложить, что вылазка не удалась.

И среди тех, кто был оставлен на поле боя раненым, был Николай. Он лежал, простреленный навылет в правый бок пулей из “калаша”. И ждал, когда один из обходивших поле, добивавших раненых боевиков подойдет и к нему. Чтобы ножом— не пулей— окончательно отнять его молодую жизнь.

Однако ему повезло. То ли было уже темно, то ли раненых было слишком много, только его, Николая, видимо, приняли за убитого. И добивать не стали.

Сутки он пролежал, то теряя сознание, то приходя в себя. Вокруг уже давно было пусто: боевики, забрав своих убитых и раненых, ушли. Свои, федералы, тоже не появлялись. Так Николай и лежал, ожидая, когда наконец смерть закончит его мучения и удивляясь, почему она все не идет и не идет.

А наутро второго дня к нему подошел старик-чеченец. Услышав поблизости жалобное блеяние овец, Николай догадался— пастух. Старый и сухой, как отжившее свой век дерево. И наверное, как подумал тогда Николай, такой же черствый, жестокий. Мысль эта еще больше укоренилась в нем, когда старик-чеченец, бормоча на своем языке (по всей видимости, проклятия), склонился над ним, сунув сухую длинную руку в свою тощую дорожную сумку. Осторожно вытащил оттуда длинный, с острым лезвием нож. У Николая к тому времени уже не было сил не только как-то сопротивляться, но даже немного пошевелиться. Отрешенным, уже не молящим о пощаде взглядом он следил за тем, как, протерев хорошенько нож, склонился над ним, наконец, старик. Не желая следить за происходящим, бессильно закрыл глаза. Почувствовал, как медленно, осторожно нож разрезал военный китель на его раненом боку. И затем как на горящую болью рану полилась прохладная, живительная вода.