Сила неведомая - [49]

– Тогда что же вы будете делать, когда превратитесь в ангела, дорогая леди? – спросил Алоизус игриво. – Тогда вам придётся покинуть твёрдую землю! Вы никогда об этом не думали?

Она улыбнулась.

– Боюсь, что нет! – сказала она. – Я доверяюсь жизни. Я всегда верила, что Бог, который прислал меня сюда, позаботится обо мне и там, где бы оно ни находилось! Вы ведь меня понимаете? Ваш английский так хорош, что я уверена, что вы понимаете.

– Да, я вас прекрасно понял. То, что я говорю по-английски, вполне естественно, поскольку я учился в Стонихерст, в Англии. Потом я какое-то время жил в Форт Аугустус в Шотландии и изучал многие странные обычаи высокогорных кельтов, к которым принадлежит по рождению и мисс Роял. Она имеет много общего со своими предками по части храбрости и характера.

Пока он говорил, леди Кингсвуд нетерпеливо вглядывалась в небо, осматривая север, юг, восток и запад в поисках первого проблеска возвращавшегося «Белого Орла», но его нигде не было заметно.

– Вам не стоит волноваться, – продолжал священник, предлагая ей кресло на лоджии и взяв одно для себя. – Если мы сядем здесь, то увидим возвращение корабля, я полагаю, со стороны запада, несомненно, ближе к закату. Так или иначе, позвольте вас уверить в том, что нет никакой опасности!

– Нет опасности?

Леди посмотрела на него с диким удивлением.

– Несомненно, опасность здесь быть должна! – сказала она. – Ужасные катастрофы случаются с этими летающими машинами ежедневно…

– Да, но вы ведь говорите о простых самолётах, а «Белый Орёл» – другое дело. Он единственный в своём роде, единственный, созданный наукой, но работающий по законам Природы. Вы видели, как он взлетал?

– Да.

– Бесшумно?

– Абсолютно.

– В таком случае, как же работают его двигатели, если они там есть? – продолжал Алоизус. – Вам это не было любопытно?

– Боюсь, что нет. Я на самом деле слишком нервничала! Моргана звала меня на борт, но я не смогла!

Дон Алоизус помолчал пару минут ради приличия. Он осознал, что леди Кингсвуд принадлежала к классу простых, добрых женщин, не обременённых выдающимся умом, которым мысли, особенно о науке или философии, причиняли нечто вроде физического страдания. И какое счастье, что всегда были и будут существовать подобные женщины! Многие из них имеют высокий талант дарить счастье окружающим, и в этом они приносят человечеству больше пользы, чем часто слишком погружённые в себя исследователи вещей, нередко не поддающихся исследованию.

– Я понимаю ваши чувства, – сказал он, наконец, – и я не удивляюсь вашим естественным страхам. Должен признать, что человеческая дерзость заходит слишком уж далеко и слишком быстро: современная наука не стремится сделать мужчин и женщин счастливее, но, в конце концов, счастье – это главная цель.

Он слегка вздохнул, и леди взглянула с глубоким интересом в его красивое, спокойное лицо.

– Вы думаете, Бог сотворил нас для счастья? – спросила она осторожно.

– Это вопрос сомнительный! – отвечал он. – Когда мы созерцаем величество и прелесть природы, мы можем только верить, что нас приготовляли к наслаждению чудесными сокровищами красоты, свободно раскинутыми перед нами; потом опять-таки, если мы оглянемся назад и вспомним о великих цивилизациях прошлого, которые ныне превратились в пыль и позабыты, мы не можем удержаться от вопроса: к чему такая трата жизни без всякой очевидной цели? Я говорю в светском смысле, но, конечно, моя Церковь имеет только один ответ на то сомнение или, как мы его называем, «неверие в милость Божью», что есть грех. У нас нет права критиковать или требовать ответа от Бога.

– И, несомненно, это самое лучшее! – сказала леди Кингсвуд. – И, конечно, вы обрели счастье, или нечто близкое к нему, в своей прекрасной Вере?

Глаза его потемнели от глубокой задумчивости.

– Миледи, я никогда не искал счастья. С самого раннего детства я предчувствовал, что оно не для меня. Среди товарищей моей юности многие начали гонку жизни вместе со мной – счастье было выигрышем, который стоял перед ними, и они всячески пытались его достичь: некоторые путём амбиций, некоторые посредством богатства, другие через любовь, но мне никогда не встречался ни один из них, кто стал бы счастливым или довольным. Я концентрировался не на себе, а на том, чтобы пробраться сквозь тьму к Великому Разуму, который стоит над всей Вселенной, слить своё эго с ним, как капля дождя сливается с морем, и таким образом удовлетвориться! И на этом пути я многое познал – даже больше, чем я заслуживаю знать. Современная наука поверхностного типа (не истинно глубокие открытия) сделала всё для того, чтобы отделить дождевую каплю от моря! Но она провалилась. Я же стою там же, куда и погрузил свою душу!

Он говорил, будто сам с собою, с чувством воодушевления; он почти позабыл о присутствии леди Кингсвуд, которая не спускала с него заинтригованного взгляда.

– О, если бы только я могла рассуждать так же, как вы! – сказала она тихо. – Католическая Церковь учит этим вещам?

– Католическая Церковь – символ и лозунг всех этих вещей! – ответил он. – Не только это, но и её священные символы, хоть и довольно древние, чтобы быть заимствованными из Вавилона и Халдеи, но это поистине символы нашей самой современной науки. Сам католицизм ещё этого не осознал. Как дитя, бредущее к свету, он предчувствовал открытия науки задолго до их совершения. В наших таинствах скрыты намёки на преобразование элементов: святые колокола обеспечивают беспроводную связь или телепатию, которая, так сказать, является связью между нами и невидимым Богом, и если нам позволено зайти ещё дальше, то мы вскоре разгадаем и тайну «воскрешения из мёртвых», означающую обновление жизни. Я «предубеждённый» священник, конечно, – и он серьёзно улыбнулся, – но со всеми нашими ошибками, промахами, преступлениями (если угодно), за которые мы несём ответственность с момента создания Церкви через грехи недостойных слуг, католицизм – это единственная вера, содержащая в себе зерно истины духовной жизни, единственная вера, которая продолжает стоять на твёрдом основании посреди сотрясаемого мира!