Сила и слава - [11]

Он снова начал петь. Чьи-то слова звучали в его восприимчивой, но ненадежной памяти: «Дай мне жизнь, которую я люблю, хлеб, смоченный в реке под широким звездным небом, охотник вернулся с моря»[11]. Плантации кончались. И вдали на холмах появились неясные темные очертания на фоне неба. Среди болот возникло несколько бунгало. Он дома. Его счастье слегка омрачилось легким облачком.

«В конце концов, — подумал он, — человеку хочется, чтобы его встречали».

Он зашагал к своему бунгало. Оно отличалось от других, стоявших вдоль берега, черепичной крышей, мачтой без флага и табличкой на дверях с надписью: «Центрально-Американская банановая компания». На веранде висели два гамака, но поблизости никого не было. Капитан Феллоуз знал, где найти жену, но ждал встречи не с ней. Он с шумом открыл дверь и закричал:

— Папа приехал!

Испуганное худое лицо глянуло на него сквозь москитный полог; его башмаки застучали по полу; миссис Феллоуз отодвинулась под прикрытие белого муслинового полога.

— Ты рада меня видеть, Трикси? — сказал он, а она поспешно изобразила на лице вымученную улыбку.

Это напоминало загадку с классной доской. Нарисуйте одной линией, не отрывая мелка, собаку, а ответ получается — это колбаса.

— Хорошо оказаться дома! — убежденно сказал капитан Феллоуз. Единственное, в чем он был твердо уверен, — это в правильности своих чувств: любви, радости, печали, ненависти. Он всегда хорошо держался в трудных обстоятельствах.

— На службе все в порядке?

— В порядке! — ответил Феллоуз.

— Вчера у меня была небольшая температура.

— Эх, присмотр за тобой нужен! Теперь все будет хорошо, раз я дома, — сказал он, рассеянно и весело отмахиваясь от разговора о лихорадке, хлопая в ладоши, громко смеясь, в то время как она дрожала под пологом.

— Где Корэл?

— Она с полицейским, — ответила миссис Феллоуз.

— А я надеялся, что она меня встретит, — проговорил он, бесцельно прохаживаясь по спальне, заваленной башмачными колодками; потом до его сознания дошли ее слова. — С полицейским? С каким полицейским?

— Он пришел вчера ночью, и Корэл оставила его ночевать на веранде. Она говорит, что он кого-то ищет.

— Странное дело! Здесь?

— Это не простой полицейский, офицер. Корэл говорит, что он оставил своих людей в деревне.

— Тебе надо было бы встать, — сказал он. — Знаю этих парней, им нельзя доверять. — И добавил неуверенно: — Она еще совсем ребенок.

— Я же тебе говорю: у меня был жар, — простонала миссис Феллоуз. — Я чувствую себя совершенно больной.

— Ты поправишься! Погреешься на солнце, и все пройдет, вот увидишь, раз я теперь дома.

— У меня так болела голова, я не могла ни читать, ни шить. А потом… этот человек…

За спиной у нее вечно стоял ужас. Ее изматывали усилия не оглядываться назад. Она облекала свой страх в разные формы — лихорадки, крыс, безработицы. Но реальная причина — смерть, с каждым годом подбирающаяся к ней все ближе в этом чужом краю, была табу. Все соберут вещи и уедут, а она останется на кладбище, в большом склепе, который никто не будет навещать.

— Пойду взгляну на этого человека, — сказал он и сел на кровать, положив ладонь на ее руку.

У них было нечто общее — какая-то неуверенность в себе.

— Тот итальянец, секретарь босса, отправился… — рассеянно проговорил он.

— Куда?

— К праотцам.

Он чувствовал, как ее рука напряглась. Она отстранилась от него к стене. Он коснулся табу. Контакт был нарушен, он не мог понять почему.

— Болит голова, дорогая?

— Ты ведь хотел взглянуть на этого человека…

— Да, да, сейчас иду.

Но он не сдвинулся с места, потому что дочь сама вошла. Она стояла в дверях, наблюдая за ними с выражением чрезвычайной ответственности; под ее серьезным взглядом отец с матерью превратились в мальчишку, которому нельзя доверять, и в призрак, облачко, сотканное из страха, которое может рассеяться от малейшего дуновения. Она была очень юной — лет тринадцати — а в этом возрасте многого не боятся: старости, лихорадки, крыс, дурных запахов. Жизнь еще щадила ее; у нее было необыкновенное чувство превосходства. Впрочем, оно уже поуменьшилось… Она делала вид, словно все это не может иметь к ней никакого отношения. Но в действительности она немного сдалась и не ощущала прежней уверенности. Все было как раньше, но одновременно что-то не так. Это делало здешнее солнце: оно лишало ребенка иллюзий. Золотой браслет на худеньком запястье был подобен висячему замку на парусиновых дверях декораций, которые можно прорвать кулаком.

— Я сказала полицейскому, что ты дома.

— Да, да, — сказал капитан Феллоуз. — Ты поцелуешь своего старика отца?

Она торжественно прошла через комнату и поцеловала его в лоб — чисто формально. Он почувствовал ее равнодушие. У нее были другие заботы.

— Я предупредила повара, — сказала она, — что мама не выйдет к обеду.

— Я думаю, дорогая, что тебе надо сделать усилие, — заметил капитан Феллоуз.

— Зачем? — спросила Корэл.

— Ну, просто так…

— Я хочу поговорить с тобой наедине.

Миссис Феллоуз шевельнулась под своим пологом, как бы предоставляя Корэл самой все устроить. Здравый смысл был тем ужасным свойством, которым миссис Феллоуз не обладала, ведь здравый смысл говорил: «Мертвые не могут слышать», или: «Она теперь об этом не узнает», или: «Жестяные венки более практичны».