Сила и невинность: в поисках истоков насилия - [28]

Необходимо сделать некоторые разъяснения по поводу моего гнева. Я не разыгрывал роль — я искренне чувствовал гнев по отношению к ее матери и отчиму. Взаимоотношение в терапии может быть уподоблено магнитному полю. Это поле включает в себя двух человек — пациента и терапевта. В него привносится сновидение. Требовался гнев, направленный против разрушителей, фигурирующих в этом сне. Лучше, если пациент сам способен разгневаться. Но если он — как в случае Мерседес — не умеет гневаться, то терапевт, чувствующий такой же гнев, может выразить его. К тому же я не просто "тренировал" Мерседес, формируя у нее "паттерны привычек", посредством которых она сама смогла бы гневаться. Нет, мы "играли на сохранение" — чтобы сохранить плод в ее утробе. И это не было также просто "катарсисом" или отреагированием в обычном смысле слова. На карту была поставлена жизнь — жизнь ее ребенка.

За что боролась эта женщина? К чему в ее снах эти нескончаемые бои с кулаками и ножами? Ответ одновременно прост и глубок: она сражается за свое право жить, жить как личность, обладающая автономией и свободой, которые неразрывно связаны с бытием личности. Она борется за свое право быть — если использовать этот глагол в его полном и могущественном значении, — и быть, если надо, против всей Вселенной, в смысле Паскаля. Эти выражения — право быть, борьба за свою жизнь — слишком бедны, но это единственные выражения, которыми мы располагаем.

Драки были языком улиц, на которых росла Мерседес. Она знала, что не может отстоять себя иначе, нежели утверждая себя грубой силой кулаков. Позже она признала, что не могла бороться с матерью без терапии: "Я получила от Вас силу противостоять моей матери". Хотя очевидно, что когда ей это удалось, это была ее сила, и именно она была тем, кто противостоял матери.

Здесь есть и еще один момент. Мерседес, отличаясь от обычного пациента в психоанализе, могла считать свои сны частью отдельного мира (и именно это было тем недостатком, который находили в ней отвергшие ее аналитики). Это напоминало "магический мир" некоторых пациентов. Она могла поэтому держаться так, словно у нее не было настоящего гнева.

Но отсутствие ярости и связанного с ней беспокойства требовало серьезной платы — ее бесплодия. Принять этот гнев сознательно было для Мерседес испытанием, с которым она была неспособна справиться: это потребовало бы от нее признания, что мать была ее злейшим врагом. Ее мать действительно спасла ей жизнь, когда она была маленькой девочкой, мать была кормилицей семьи, после того как отца Мерседес не стало. Поэтому Мерседес не могла себе позволить никакой враждебности по отношению к ней, она не могла жить двойной жизнью, обычной для пациентов из среднего класса, действующих по двойным стандартам. В результате она получила от меня не просто позволение без осуждения бороться за то, чтобы быть, она получила от авторитетного человека первичный опыт своих прав и своего бытия, который прежде (возвращаясь к первому сновидению) у нее отсутствовал. То, что я дал выход своему гневу, было выражением моей веры в то, что она — личность со своими правами. Говорить об этом мне не пришлось, поскольку она поняла это из моих действий.

2. Обряд возрождения

Но с рождением сына жизненная проблема Мерседес была решена только наполовину. После рождения ребенка она на шесть месяцев прервала прохождение терапии, поскольку не могла (или не хотела) доверить кому-либо другому уход за ребенком в то время, пока она будет у меня на приеме. Я согласился на это, потому что хотел сохранить в ней отношение к терапии как к предмету ее собственных желаний, направляемых настолько автономно, насколько это возможно. Когда Мерседес возобновила визиты ко мне, я нашел, что теперь она была в значительно лучшей форме, чем тогда, когда пришла в первый раз. У нее продолжала сохраняться ненависть к матери, которую мы пополнили бесконечными деталями ("Моя мать пыталась сделать аборт перед тем, как я родилась", "Ее губы жесткие, а не мягкие, когда она целует меня", "Она опаздывала на каждый школьный спектакль, в котором я играла, и опоздала на мой выпускной вечер", "Она прохаживается с видом французской суки"). Но ненависть не поглощала ее, не порождала более симптомов, и Мерседес была способна держать ее под контролем.

Мерседес, однако, стремилась выстроить всю свою жизнь вокруг сына, который был прекрасным активным голубоглазым рыжеволосым мальчишкой. Если он неровно дышал, она беспокоилась, если он просыпался ночью, она должна была бежать к нему и утешать его. Она долго кормила его грудью с упорством, которое удивляло даже его педиатра. У нее появились проблемы со сном, во многом из-за ее чрезмерного беспокойства о сыне. Вследствие всего этого большую часть времени она чувствовала себя усталой.

Однажды, когда не пришла няня, она привела с собой сына ко мне в кабинет. Это двухлетний мальчик немедленно начал заправлять терапией, говоря матери сесть "там; нет, здесь; нет, вот на тот, другой стул", что она покорно выполняла. Время от времени он давал указания также и мне. В течение этого приема я постоянно слышал от Мерседес: "Он очень интеллигентен в детском саду", "Он особенный", "Как мы счастливы иметь такого превосходного ребенка" и т. д. и т. п. Несмотря на то, что эти комментарии были в целом верны, они указывали на ее подчиненность ребенку, являвшуюся в действительности частью ее исходной проблемы.