Сила бессильных - [11]

9.

Глубокий кризис человеческой личности, вызванный «жизнью во лжи», создающий эту жизнь, имеет, несомненно, свои нравственные последствия: они проявляются — помимо всего прочего — как глубокий нравственный кризис общества. Человек, подчиненный потребительской шкале ценностей, «растворенный в амальгаме стадной цивилизации, не признающий ответственности выше перед бытием, чем ответственность за собственное выживание», есть человек деморализованный: именно на эту его деморализованность система опирается, ее углубляет, именно ее отражает в масштабе всего общества.

«Жизнь в правде» как форма протеста человека против навязанного ему положения является альтернативной попыткой вернуть себе свою собственную ответственность, что есть безусловно, акт нравственный. Не только потому, что человеку приходится так дорого расплачиваться за него, а прежде всего потому, что это не сулит никакой конкретной выгоды: так сказать, «окупиться сторицей» в виде оздоровления общей обстановки этот акт может, но не обязательно; в этом смысле речь идет, как я уже заметил, об «игре ва-банк», и едва ли можно представить, чтобы трезвомыслящий человек включился в нее только в расчете на ту ренту, какую завтра принесет его сегодняшняя жертва — пусть даже в виде общей благодарности. (Впрочем, совершенно закономерно, что представители власти не могут расправиться с «жизнью в правде» иначе, как постоянно подсовывая ей мотив выгоды — стремление к власти, славе или деньгам, — и хотя бы таким способом пытаясь втянуть ее в свой мир, то есть в мир повальной деморализации.)

Поскольку «жизнь в правде» при посттоталитарной системе становится главной средой любой независимой и альтернативной политики, то и все рассуждения о характере и перспективах этой политики должны обязательно учитывать и этот ее нравственный показатель как феномен политический. (Если же кому-то революционно-марксистские убеждения о «надстроечной» функции морали препятствуют постичь значение этого аспекта в полном объеме и так или иначе включить в свою картину мира, это его собственная беда: бездумная приверженность закостеневшим постулатам только мешает ему постичь механизмы своей собственной политической деятельности, что, как ни парадоксально, его самого ставит в положение тех, кому как марксист он не доверяет, а именно жертв «ложного сознания».)

Действительно, особое политическое значение нравственности в посттоталитарной системе — явление для современной политической истории по меньшей мере непривычное, явление, которое может иметь, как я еще попытаюсь показать, далеко идущие последствия.

10.

Важнейшим политическим событием в Чехословакии с приходом к руководству Гусака в 1969 году было, без сомнения, выступление Хартии-77. Нельзя сказать, что духовный климат для этого выступления был подготовлен непосредственно каким-то политическим событием: поводом стал судебный процесс над молодыми музыкантами группы «The Plastic People». В этом процессе противостояли друг другу не две политические силы или концепции, а два понимания жизни: с одной стороны, стерильное пуританство посттоталитарного истэблишмента, с другой — неизвестные молодые люди, которые не хотели ничего иного, кроме как жить в правде: исполнять музыку, которая им нравится, петь о том, что действительно наболело, жить свободно, достойно, в гармонии с миром. Это были люди без политического прошлого, а отнюдь не сознательные политические оппозиционеры с определенными политическими амбициями, и не бывшие политики, отлученные от государственных структур. Они имели все возможности приспособиться к существующему положению, принять «жизнь во лжи» и жить в покое и безопасности. Но они решили иначе. Несмотря на это — или, вернее, именно поэтому — их дело получило особенно сильный резонанс: он затронул практически каждого, кто еще не смирился. Кроме того, их случай пришелся на то время, когда спустя годы ожиданий, апатии и разочарования в различных формах сопротивления возникла новая атмосфера: некая «усталость от усталости», когда люди уже пресытились бесплодными ожиданиями и пассивным анабиозом в надежде на возможное улучшение жизни. По-видимому, это и была та последняя капля, которая переполнила чашу. И многие группы и течения, до того времени изолированные, сторонившиеся друг друга или же выражавшие недовольство взаимонеприемлемыми способами, вдруг остро и все разом ощутили неделимость свободы: все поняли, что атака на чешский музыкальный андеграунд является атакой на «жизнь в правде», на подлинные устремления жизни.

Свобода рок-музыки была воспринята как свобода человека, а значит, и как свобода философской и политической рефлексии, свобода литературы, свобода выражать и защищать различные социальные и политические интересы общества. В людях проснулось чувство солидарности: они осознали, что не заступиться за свободу других — даже тех, кто от тебя далек и творчеством, и мироощущением, — означает добровольно отречься и от собственной свободы. (Не существует свободы без равноправия, и нет равноправия без свободы; эту старую истину Хартия-77 дополнила еще одной характерной для нее и чрезвычайно важной для истории современной Чехословакии чертой: это то, что автор книги «Шестьдесят восьмой» анализирует как «принцип исключения», как первопричину нашего нынешнего бедственного морально-политического состояния.