Сигуатера - [8]

На этот раз обиделся боцман.

— Вы что, меня за дурака держите, Виктор Павлович? Все приготовлено, артельщики аж пуп надорвали, расстарались.

— А ракета с ракетницей?

— Э-э…

— Вот тебе и э-э-э! Трыков, возьми ракетницу. Назначаю тебя старшим по борьбе с пиратами.

— Л-ладно вам, Виктор Павлович.

Грохоча по трапу, к ним поднялся матрос. Был он молод, рыж. Физиономия выражала крайнюю степень озабоченности.

— Вот вы где. А я аж в машину шастал. Капитан приказал всех на мостик.

— Меня тоже? — Боцман глядел на него с надеждой.

— Всех, сказал.

— Занимайтесь своим делом, боцман. Пошли, флибустьеры.

Капитан не спеша раскурил трубку и оглядел стоящих перед ним спасателей.

— Значит, так. Вас трое. Двое могут отказаться. Кроме доктора. Он гиппократову клятву давал. Дело на этом «Орфее» непонятное. Пойдут только добровольцы.

— Т-товарищ капитан. Да как вы мо-мо…

От волнения Трыкова опять заклинило.

— Как я могу? — помог ему капитан. — Я все могу.

— Зачем излишне драматизировать ситуацию, Иван Степанович? — Старпом пожал плечами. — Нам все ясно.

Капитан хмуро усмехнулся.

— Ну что ж, тогда готовность номер один, выражаясь военным языком. Штурман, на всякий случай приготовьте брашпиль и лебедку. Напомните механику, старпом, чтобы отливные помпы были в готовности. Я таким ржавым коробкам не доверяю. На нее залезешь, а она вдруг тонуть начнет… Все вроде… Спустить спасательную шлюпку номер два правого борта.

— Есть.

Капитан еще раз внимательно оглядел старпома, доктора, Трыкова.

— Такие, значит, дела, мужики. Будьте там ко всему готовы.

Трыков, просияв лицом, вдруг ляпнул:

— A-а я помню… У нас в детсаде отравление было, пищевое. Молоко, что ли, испортилось. Так горшков на всех не хватило.

Старпом засмеялся.

— Ну это же недавно было, потому ты так хорошо и помнишь. У тебя на шкафчике вишенка была нарисована?

— Н-нет, грибочки. — Трыков побагровел: он мгновенно понял, что и горшки, и грибочки ему еще припомнятся.

— Выход на связь по ракете, — сказал капитан. — Как прояснится — на связь. И не тяните резину, мы — тоже люди…

12

Кленкин сидел, облокотившись на планшир. Совсем рядом раскачивалось море. Вода — удивительной прозрачности. Неподалеку на волне играла всеми цветами радуги медуза-пузырь с крыловидным выступом — «португальский кораблик». Прикоснешься рукой, и обожжет точно крапивой.

Их судно осталось за кормой, и, если не поворачивать голову, покажется, что в этом ярко расцвеченном мире только шлюпка и «Летучий голландец». Его темные, в ржавых потеках борта все ближе и ближе, видны наглухо задраенные иллюминаторы, двери, люки. Окна ходовой рубки тусклы, точно подернулись плесенью.

Страха нет, но Кленкина угнетает чувство неопределенности. Ему уже надоело перебирать всевозможные варианты того, что произошло на траулере. Да в этом и нет необходимости — сейчас все выяснится.

Студентом его потрясла книга австрийского врача Гуго Глязера «Драматическая медицина», потрясла своей будничностью. Врачи спокойно, продуманно рисковали жизнью и нередко погибали во имя постижения истины. И при этом не было никаких высоких слов. Все строго, деловито.

Ему, Кленкину, скоро двадцать семь, и он только-только становится врачом. Становится… Если ему суждено им стать.

Глядя на игру света, дробящегося на гребнях волн, Кленкин с досадой подумал, что история с Мариной — глупость, просто у него сработал комплекс неполноценности. «Хомячок!» Прямо по-гоголевски вышло. А девчонка, может, перед подружками хотела похвалиться.

Он вспомнил, с какой тщательностью Марина ела, когда он приглашал ее поужинать в кафе или ресторан, и какое строгое у нее было при этом лицо. Вспомнил, что ходила Марина всегда в одной и той же джинсовой юбке. Менялись только простенькие кофточки.

На сестринскую зарплату не зашикуешь. Мать — работница на «Красном треугольнике». Отец бросил, давно с семьей не живет.

В их однокомнатной квартире у Нарвских ворот было чисто, но бедно.

…Он ушел, даже не простившись. «Хомячок». Что же тут обидного? Комплекс, проклятый комплекс.

Голос старпома вырвал его из задумчивости.

— Доктор, уберите руку с планширя. Расшибет о борт, а ваши руки еще пригодятся.

Глаза у старпома холодны, он бледнее обычного, но спокоен.

А ведь верно, сейчас многое будет зависеть от его, Кленкина, знаний, умения. И ни старпом с его непоколебимой волей, ни десять таких старпомов, ни даже сто не заменят его. Кажется, Гомер сказал: «Тысячи воителей стоит один врачеватель искусный…»

13

— Буткус, ну-ка сбавь обороты, — приказал старпом. — Хорош. Обойди с кормы, нужно осмотреться.

— Г-глядите, шторм-трап висит.

— Вижу.

— Кто-то прогуляться решил. А м-может, бутылки пошли сдавать, как в том а-анекдоте.

— Будь моя воля, Трыков, я бы вам рот зашил.

— М-молчу.

— Буткус, к шторм-трапу. Афонин — удерживать шлюпку. Первым пойду я, затем доктор. Трыков замыкающий. С рацией осторожней, Трыков.

Шлюпка чиркнула носом о борт траулера, стала отворачивать, но Афонин успел зацепиться отпорным крюком за фальшборт. Сам едва не вывалился из шлюпки. Трыков ухватился за шторм-трап, подтянул шлюпку к борту. Мышцы на его обезьяньих руках набугрились, лицо потемнело.