Сигнальный экземпляр - [4]

— Нам всем здесь от двенадцати лет. Чтобы закончить эту школу, нужно достичь шестнадцати. Нужно было, до прошлого года.

— А теперь?

— А теперь — восемнадцати. Нереально. Нереально дожить здесь до восемнадцати. Если тебе не семнадцать, конечно. А таких среди нас нет.

Себастьян похолодел.

— Но почему…

— В прошлом году двое счастливчиков выпустились. Представляешь, попали сюда в тринадцать и дожили до шестнадцати. Не знаю, как им это удалось. Хорошие были ребята.

— И что, он их просто так отпустил? На самом деле?

— Да. Ему больше ничего не оставалось. Парни закончили школу, так что он не мог их больше здесь удерживать.

— И они рассказали, что тут происходит? Пошли в полицию?

Ронни ничего не ответил.

— Хоть что-то сделали?

Кровать скрипнула, и Себастьян увидел спину Ронни. Тот отвернулся к стене, зажмурив глаза и надеясь, что Себастьян не станет продолжать разговор. Слишком горьким он был.

— Ронни?

Тишина.

— Почему ты молчишь?

— Отсюда не сбежать, — зло сказал Ронни. — Даже если ты отсюда вышел, это место никогда тебя не отпустит.

— Что ты имеешь в виду?

— Да, они что-то сделали. Да, они ходили в полицию. Но, как видишь, мы всё ещё здесь, всё продолжается, а эти двое гниют в земле, как и все остальные. Нам всем одна дорога.

— Что ты име…

— Три года. Они продержались три года. Никому это не удавалось. Но за эти три года они изменились. Всё в них изменилось. Такое не проходит бесследно для психики. Вышли отсюда уже не они.

— Но ведь…

— Один из них и правда пошёл в полицию. Но перед дверью в полицейский участок остановился, долго стоял, а потом развернулся и бросился под ближайший автомобиль. Директор Барни нам сказал, размазало его знатно. Он сам себя наказал за свою неблагодарность, сказал он.

— Боже, — вырвалось у Себастьяна.

— Но я-то знаю, в чём дело. Бедняга представил, что ему придётся всё это в подробностях рассказывать, всё это снова переживать, и, наверное, даже снова переступить порог школы, и он понял, что не вынесет этого. Не сможет. Но и жить, зная, что мы тут продолжаем коптиться в аду, а он вроде как свободен, но нас не вытаскивает, жить, ощущая вину, жить, каждую ночь мучаясь кошмарами и воспоминаниями… Разве это жизнь? Из двух зол он не смог выбрать меньшее. Лучше было умереть. Для него в тот момент так было лучше. И я его понимаю. У меня уже крышу начинает сносить, а за три года-то…

— Но это же был единственный шанс прекратить всё это!

— Не единственный. Был ещё один, и второй парень его использовал. Попытался, по крайней мере. Отсюда невозможно пролезть на улицу, но вот с улицы сюда… Ночью он залез в окно кабинета директора Барни, и цель у него была одна — воплотить в жизнь нашу мечту. У всех у нас она общая — чтоб этот сукин сын сдох. Но директор Барни не исключал возможности такого поворота, и нельзя сказать, что он был застигнут врасплох. В общем, закончилось для директора Барни всё несколькими ранами, а для парня того — сломанной шеей. Ублюдок столкнул его с лестницы. Потом было разбирательство, суд признал это самозащитой, долго тянулась какая-то ерунда, а в итоге порог повысили до восемнадцати лет. Мол, в шестнадцать умы наши ещё неокрепшие, да и контролируем мы себя плохо. Но на самом деле директор Барни просто не хотел повторения этой ситуации. Если до шестнадцати ещё можно было как-то протянуть, и эти двое это доказали, то до восемнадцати… Он просто не хотел никого больше выпускать. Никогда.

Повисла гнетущая, тягучая тишина. Себастьян закрыл глаза, не в силах совладать с болью, заполнявшей его сердце. Ронни лежал, уставившись в потолок немигающим взором. Так прошло около получаса.

— А в его кабинете есть телефон?

— Чёрт, Себастьян, я откуда знаю? Я похож на того, кто был в его кабинете? Да даже если бы телефон стоял посреди столовой, к нему бы никто не притронулся. Кому звонить? В полицию? Ну приедут они, начнут расспрашивать, ничего не обнаружат и уедут, а нас всех потом порвут на части. Родственникам или знакомым? Так у нас никого нет. Если бы мы хоть кому-то были нужны, нас здесь бы не было.

— Что же нам делать, Ронни? Что же нам делать? — в отчаянии вырвалось у Себастьяна.

— Не знаю, дружище. Но, похоже, выхода нет. Я что-то сомневаюсь, что мы продержимся тут до восемнадцати. А если вдруг такое произойдёт, то мы уже будем такими психами, что лучше было бы сдохнуть. Тут уже через год все становятся психами, проверено. В большей или меньшей степени. Ах да, ещё есть вариант прикончить себя.

— Не хотелось бы… — поёжился Себастьян.

— Это пока. Тут и до такого кошмарного состояния доходили. За последние восемь лет здесь произошло девять самоубийств, и два из них — при мне. Очень сильно подкашивает, надо сказать, а ещё наталкивает на определённые мысли.

— Кошмар, — покачал головой Себастьян. — Просто кошмар. Я бы не смог на это смотреть. Надеюсь, этого больше не произойдёт.

— Произойдёт, будь уверен. Всё же какое-никакое, а это решение. Кто знает, может, гораздо лучшее, чем подняться по этой чёртовой лестнице в его кабинет, чтобы не вернуться.

Себастьян промолчал. В глубине души он знал, что Ронни прав.

— Оконная реформа. Однажды мы сидели на уроке математики, и учитель, мистер Степлтон, посреди урока просто выронил книгу на пол, подбежал к окну и выпрыгнул. Просто в какой-то момент он сломался. А упал он очень неудачно, хотя это как посмотреть. Всё же он в итоге умер. На окнах с тех пор стоят решётки. Не знаю, как директор Барни искал ему замену, но математики у нас не было довольно долго, поэтому теперь нагоняем такими бешеными темпами. А ещё был Льюис.