Сибирский рассказ. Выпуск V - [86]

Однако недолго отсутствовал Егор. Он, как и Танька, шумно открыл скрипучую дверь и, вытирая накомарником лоснящееся от пота лицо, прошлепал к своему сиденью.

— Иди разгоняй сам, — Егор перевел дух. — Еле вырвался. Пришел к ним, говорю, кончайте ночевать, хватит гулеванить, а гвардеец, — Егор посмотрел на Таньку, — с этим, как его, «швоим-то», э, Мефодькой Фарковым полезли обниматься. Потом Мефодька-то и говорит: «Давайте, орлы, укоротим его, а то эвенк, а какой-то длинный, как хорей». Еле вырвался от них. Харги их знает, схватят пьяные-то топор да начнут укорачивать ноги.

— Ну, ты, даешь, — только и нашелся сказать Илья. Хотел добавить, что не понимаешь, что ли, шуток. — Ладно, — произнес огорченно и решительно пошел к выходу…

* * *

Со своими четырьмя классами, которые окончил к концу войны, Илья сразу выделился среди своих сородичей-муруктинцев, стал считаться шибко грамотным человеком. Большинству его сверстников то ли грамота туго давалась, то ли по-русски не могли чего-то понять, а было и ленились, так, шаляй-валяй отбывали время на уроках и, таким образом промантулив по два-три года в одном классе, где-то к третьему классу становились переростками-мужичками — и на этом учеба кончалась.

— А, маленько бумагу понимают и ладно, — махали беспечно родители, в душе радуясь лишнему помощнику в тайге, — пусть теперь следы зверей учатся понимать. Это тоже надо.

И к слову будет сказано, многим недоучкам, дуракам, таежная школа запоминалась лучше и крепче, понимали они тайгу, многие из них стали надежными охотниками и оленеводами, на ком сегодня держалось хозяйство.

Черного, как негр, плотного крепыша Илью Елдогира, недолго мудрствуя, посадили за секретарский стол в кочевом Совете. «Одолел, как русский, четыре класса, грамотный стал — сам бог велел тебе сидеть за столом, все равно ведь кому-то надо». Года три, наверное, посиживал Илья, по мнению колхозников, ничего не делая. Потом, по рекомендации какого-то начальника, решили его направить на учебу еще выше — в двухгодичную сельскохозяйственную школу в Туру. Была такая «академия» в окружном центре.

— Пусть едет, — согласились таежники, — начальству виднее.

Вернулся он домой заготовителем пушнины. Принимать и оценивать шкурки соболей, белок, ну, там еще песцов, лисиц — тут особого ума не нужно, голова на месте — сообразишь, а вот катать костяшки туда-сюда, превращать их в количество пушнины, общую сумму, это бывало всегда привилегией русских бухгалтеров, продавцов. Ильюшка усвоил это «шаманство». С ним стали считаться. С годами он, по словам Егора Боягира, насобачился в своем деле, умел отстаивать свои оценки и с пушно-меховой базы понижений не приходило, а наоборот, кое-что причиталось получить. Прозвище Копченый стало забываться и все чаще слышалось: Илья Дмитриевич.

Председателями колхозов в те времена бывали малограмотные, но хозяйственные мужички. В Мурукте до сих пор вспоминают Трофима Удыгира. Хваткий был мужичок. Грамотешки только на роспись, а тянул колхозишко. Без зоотехников, без ветврачей, без конторских специалистов. И олени водились, и пушнину сдавали, и мясо, и рыбу для зверофермы достаточно заготавливали. Год на год, правда, не приходился, бывало, и, если волки нападали на стада, дела шли через пень-колоду, но в конце года, когда подбивали бабки, неплохо получали. Особых обид не было.

И вот колхозы, если по-культурному выражаться, реорганизовали в совхозы, а по-простому, сменили вывески. И вроде бы стало неудобно ставить малограмотных мужичков директорами. Подросла молодежь, институты позаканчивали. Первым директором был назначен зоотехник Васька Эспек. До своего назначения он был неплохим парнем, всегда мог пошутить, посмеяться. Поздно ночью закончилось собрание, на котором Васька получил новую должность. А утром, будто никого не узнавая, в своем лучшем костюме, важно, с портфелем он прошагал в контору.

— Что это с ним? — недоуменно подумали люди. — Может, какой праздник.

Сунулись было, как обычно, без всякого стука в контору, иные по старой привычке хотели тут же, где придется, присесть на пол, а Васька, как-то неузнаваемо и важно, поднял глаза:

— Вы к кому?

Некоторые оглянулись назад, может, Васька не к ним, а еще к кому-то обращается. Но Васька смотрел на них. И вспомнили, дошло: Васька-то директор! Робость даже хватила. Так ведь и они теперь не просто охотники и оленеводы, не какие-то темные кочевники, вечные бродяги тайги и тундры, а на голову выше в звании, как втолковывал им райкомовец, — рабочий класс! «Кончилась колхозная партизанщина, наступают времена дисциплины и порядка. Учтите, директор — это не председатель колхоза, слово его — закон!» Неужто за ночь все перевернулось? Вон, Ваську-то как подменили: «Вы к кому?!» И получилось у него грозно — страх по всему телу прошел. Может, такое указание получил?

Указания никакого не поступало, это, оказывается, было Васькино понимание директорского стула. Потом он, бедный, покрутился-покрутился, опыта-то нету, поснимал, попереставлял людей и — покатилось хозяйствишко.

Назначили второго директора, охотоведа Федьку Комбагира. Тот горлом все хотел взять. Но глухими, несознательными, на взгляд Федьки, оказались люди, а оленчикам и лисичкам его крик и вовсе лишним. И, как опять сказал Егор Боягир, Федька быстро «крякнул» с этой должности.