Шведский всадник - [35]

Хозяин вошел и, увидев убитого, в ужасе прижал руки к груди. Но когда он услышал, что и его отец должен умереть, он бросился на колени и во весь голос завопил, слезно умоляя о пощаде…

— Что я могу сделать? — сказал атаман. — Видит Бог, мне и самому жаль. Но это неизбежно. Иди и попрощайся с ним!

— Да что он вам такого сделал? — кричал трактирщик. — Пожалейте его и меня! Я бы выкупил его жизнь, да вот только не знаю, хватит ли у меня денег. Это же мой родной отец!

— Вот горе-то мое! — сказал разбойник, которому мольбы трактирщика надрывали сердце, и, взглянув на старика, который, видимо, все еще не понимал, что происходит, добавил: — Однако все решено: я не могу оставить в живых человека, который видел меня без маски.

При этих словах хозяин поспешно вскочил на ноги:

— Но ведь он не мог вас видеть! Он же слепой — уже двенадцать лет, как ослеп и ничего не видит! Я его с ложки кормлю, а то он сам и блюда-то найти не может!

Как вы можете говорить, что он видел ваше лицо?

И он принялся хохотать сквозь слезы.

Атаман поочередно глянул на того и другого, потом выхватил пистолет и, шагнув к старику, ткнул ему ствол прямо в глаза. Но тот даже не пошевелился — его невидящий взор был бессмысленно направлен в ту сторону, где смеялся и рыдал его сын.

— Верно, слепой! — облегченно выдохнул атаман и опустил пистолет. — Что ж, благодари небо! Да и мне, пожалуй, это будет не лишнее. Я же чуть было не убил его сгоряча! Пусть живет — я очень рад, что все обошлось. А теперь — по коням! Мы и так много времени здесь потеряли!

Хозяин по-прежнему раскачивался на лавке и истерически хохотал.

Едва лишь разбойники ускакали прочь и вдали затих последний отзвук их коней, трактирщик обратился к отцу, который уже давно слез со своей лавки и теперь ползал по полу.

— Ну что, ты видел его лицо? — спросил хозяин. — Да брось ты ползать, как таракан! Можешь больше не притворяться — они уже давно уехали.

— Теперь я буду богачом! — ухмыльнулся в ответ старик. — Да и с тобой могу поделиться, хоть ты и держишь меня в черном теле. Ни еды не даешь приличной, ни одежды. Много я тебе не дам! Попомнишь ты мои мольбы!

— Ты его хорошо разглядел? Узнать сможешь? — настаивал трактирщик.

— Не уверен. У меня времени не было рассмотреть его как следует, — проворчал старик.

— Времени не было? Как же понимать, ко всем чертям, твои слова про богатство?!

— Я не успел его разглядеть, — упрямо повторил старик. — Я проснулся, когда вон тот, — он показал на убитого, — свалился со стола. А тут по полу покатились золотые, и у меня не было времени кого-то там разглядывать. Теперь они мои! Я сразу же заметил их и проследил, куда они катятся. Один закатился в щель, вон туда, в угол, а другой — под скамейку. А потом я сидел тихо и не шевелился. Хорошо, что они тебе поверили. А может, там было не две, а все три монеты? Надо еще поискать!

— Да будь их хоть двадцать, старый ты дурак! — заорал на него трактирщик. — Ты что, ничего не понял? Десять тысяч талеров награды пропали! Такой удачи у нас больше никогда не будет!

Он злобно хлопнул дверью и побежал вызволять лакея с извозчиком из конюшни. Весь остаток ночи им пришлось просидеть около трупа своего господина.

Весною 1702 года, в понедельник Страстной недели, святотатцы совершили свой последний налет. На этот раз они выбрали церковь недалеко от Милича, знаменитую своим большим золотым распятием, украшенным драгоценными камнями, что висело над царскими вратами главного алтаря. Ограбление не удалось — незадолго до того местный настоятель по совету своего епископа переправил драгоценное распятие в близлежащий замок, а над алтарем укрепили искусной работы позолоченную деревянную копию.

Крестьянин, поднявшийся посреди ночи посмотреть на захворавшую корову, увидел, как разбойники выходили из церкви с пустыми руками. В тот же самый момент, не успев даже накинуть на себя верхнюю одежду, он побежал в замок барона Мельхиора фон Бафрона. Там подняли тревогу. Господин фон Бафрон еще не ложился. Когда прибыло известие о неудачном ограблении, он сидел с гостями за карточным столом. Он живо собрал всех, кого только можно было найти в такой час: крестьян, угольщиков, слуг и охотников.

И все-таки погоня запоздала. Едва почуяв опасность, разбойники рассеялись в разные стороны и один за другим ускользнули к польской границе. Банду так и не сумели настичь, хотя всадники носились по всем дорогам и прочесывали все леса в окрестностях Милича. Им удалось найти лишь холщовый мешок, который потерял один из бандитов. В мешке были хлеб, лук, кисет с крупной солью да завернутые в тряпочку человеческие зубы устрашающей величины — очевидно, то была священная реликвия из какой-нибудь ограбленной церкви.

На следующее утро из городка Трахенберга прискакал с отрядом драгун известный всей округе Барон Палачей. За четыре месяца до того он вернулся из Венгрии, где участвовал в боях против турок, и сразу же включился в преследование святотатцев по всей Силезии; он шел по их следам словно ищейка. Он пришел в бешенство, когда узнал, что на польской границе задержали нищего монаха в коричневой рясе — и тут же выпустили, не найдя в нем ничего подозрительного. Барону было известно, что один из грабителей до сих пор прикрывается монашеской рясой. Правда, он и сам не нашел ничего подозрительного в шведском курьере, ехавшем в Трахенберг с кожаной почтовой сумкой на плече. Они поболтали по-шведски и по-французски, и незнакомец продолжил свой путь. Барон ничуть не насторожился, ибо в те времена посланцы шведского короля разъезжали повсюду — от Силезии до Померании.