Шведские спички - [36]

С пер­вых же кад­ров Оли­вье был по­ко­рен. Рус­ский ак­тер Ша­ля­пин и фран­цуз­ский — Дор­виль иг­ра­ли ге­ро­ев этой ле­ген­ды. При­клю­че­ния Ры­ца­ря пе­чаль­но­го об­раза с мед­ным та­зи­ком ци­рюль­ни­ка на го­ло­ве по­гру­зи­ли ре­бен­ка в не­зна­ко­мое ему до сих пор вос­тор­жен­ное со­стоя­ние. Он не так уж мно­го по­нял в этой ис­то­рии, но пе­ние, му­зы­ка за­ста­ви­ли его тре­пе­тать. Ка­ж­дый кадр обо­ст­рял пе­ре­жи­ва­ния маль­чи­ка, вол­но­вал его. За муд­рым со­дер­жа­ни­ем кар­ти­ны он глу­бо­ко ощу­щал оди­но­че­ст­во ге­роя, и ко­гда кни­ги ги­даль­го пре­да­ва­лись со­жже­нию на ко­ст­ре, вол­не­ние Оли­вье так воз­рос­ло, что ему бы­ло труд­но спра­вить­ся со свои­ми чув­ст­ва­ми. О сво­ей ду­шев­ной бо­ли пел Дон-Ки­хот, а из­му­чен­ный соб­ст­вен­ны­ми пе­ча­ля­ми ре­бе­нок тос­ко­вал вме­сте с ним. В ту ми­ну­ту, ко­гда на эк­ра­не осе­ли го­ря­щие уг­ли ко­ст­ра, Оли­вье вновь уви­дел тол­стые ве­рев­ки во­круг гро­ба ма­те­ри. И дол­го еще по­сле то­го, как в за­ле за­жег­ся свет, маль­чик гля­дел на опус­тев­ший эк­ран, как буд­то Дон-Ки­хот все еще был там…

*

Из «Мар­ка­де-Па­ла­са» Оли­вье ушел воз­бу­ж­ден­ный. Он ша­гал по ули­це по­лу­за­крыв гла­за, чтоб не ви­деть про­хо­жих и по­доль­ше со­хра­нить в па­мя­ти этот пла­мень, сжи­гав­ший кни­ги и от­ра­жав­ший­ся в гла­зах ге­роя, ко­то­ро­го все пре­да­ли. Взвол­но­ван­ный, ос­ле­п­лен­ный впе­чат­ле­ния­ми, Оли­вье ре­шил пой­ти в свою ко­ну­ру под ле­ст­ни­цей Бек­ке­рель, в свое убе­жи­ще, ко­то­рое од­но лишь мог­ло ус­по­ко­ить его ти­ши­ной, по­лу­мра­ком и уе­ди­не­ни­ем. В его моз­гу все еще бу­ше­ва­ло пла­мя ау­то­да­фе. Оно во­ро­ши­ло стра­ни­цы книг, по­жи­ра­ло их од­ну за дру­гой, бу­ма­га кор­чи­лась и, ка­за­лось, сте­на­ла пе­ред тем, как ис­пе­пе­лить­ся.

Оли­вье от­крыл за­движ­ку и спря­тал­ся в са­мой глу­би­не чу­ла­на. И на этот раз он ук­рыл­ся ме­ж­ду му­сор­ны­ми ба­ка­ми и мет­ла­ми, как ежик. Ре­бе­нок раз­ры­дал­ся, не до кон­ца осоз­на­вая при­чи­ну сво­их слез, но ему ста­ло лег­че. Он да­же пе­ре­стал чув­ст­во­вать эту мерз­кую вонь от пы­ли, мас­ти­ки для по­ла и гни­лых ово­щей, к ко­то­рой при­ме­ши­вал­ся еще за­пах ка­ко­го-то жи­вот­но­го.

Оли­вье за­бил­ся в свою но­ру; здесь он был на­деж­но ук­рыт от все­го и всех, слов­но по­пал в иной мир, где мож­но бы­ло со­брать мыс­ли и чув­ст­ва, со­сре­до­то­чить­ся, по­ду­мать. Он не сра­зу рас­слы­шал ка­кой-то стон вбли­зи, а мо­жет, по­ду­мал, что он вы­рвал­ся из его соб­ст­вен­ной гру­ди. Но ко­гда жа­ло­ба за­зву­ча­ла сно­ва и ста­ла гром­че, он за­ме­тил в су­мра­ке чуть све­тив­шие­ся гла­за ка­кой-то зве­рюш­ки. Оли­вье су­нул ру­ку в кар­ман. Но в нем бы­ла дыр­ка, и ко­ро­бок швед­ских спи­чек Гас­ту­не, ко­то­рый он по­доб­рал, про­ско­чил за под­клад­ку и там за­стрял. Оли­вье рас­ши­рил ды­ру, вы­та­щил ко­ро­бок и чирк­нул спич­кой.

Ря­дом си­де­ла обык­но­вен­ная боль­шая кош­ка с се­рой тиг­ро­вой шер­стью; она на мгно­ве­нье още­ти­ни­лась, а по­том до­вер­чи­во вы­тя­ну­ла пе­ред­ние ла­пы и лег­ла на бок, по­ка­зав на­бух­шие со­ски, к ко­то­рым пы­та­лась под­та­щить что-то ма­лень­кое, не­под­виж­ное, урод­ли­вое, вро­де слиз­ня­ка. Гла­за кош­ки слов­но при­зы­ва­ли Оли­вье в сви­де­те­ли ее не­сча­стья, она вы­ли­зы­ва­ла сво­его мерт­во­го ко­тен­ка — вид­но, вы­та­щи­ла его из во­ды и те­перь тщет­но пы­та­лась вер­нуть к жиз­ни.

Оли­вье за­жи­гал од­ну спич­ку за дру­гой. Пла­мя яр­ким цвет­ком ис­кри­лось в тем­но­те, бе­жа­ло по спи­чеч­ной па­лоч­ке и об­жи­га­ло маль­чи­ку паль­цы. Он за­кры­вал гла­за, все еще вспо­ми­ная кад­ры се­го­дняш­не­го филь­ма, а кош­ка не пе­ре­ста­ва­ла жа­лоб­но мяу­кать.

Пре­ж­де, в зим­ние дни, хо­тя в ком­на­те за га­лан­те­рей­ной лав­кой печь на­ка­ля­лась поч­ти до­крас­на, Вир­жи­ни ра­ди соб­ст­вен­но­го удо­воль­ст­вия раз­жи­га­ла дре­вес­ный уголь в ка­ми­не — все со­дер­жи­мое бу­маж­ных па­ке­тов из ма­га­зи­на Бер­но ма­ло-по­ма­лу вы­сы­па­лось ту­да. Вна­ча­ле дым по­щи­пы­вал им гла­за, но, ко­гда уголь­ки на­чи­на­ли пы­лать, из­да­вая не­за­бы­вае­мый су­хой треск, так бы­ло слав­но си­деть у ог­ня на по­душ­ках, та­кие при­ят­ные это бы­ли ми­ну­ты и для ма­те­ри и для сы­на; огонь об­жи­гал им ли­ца, по­гру­жал в сла­до­ст­ную дре­мо­ту, и они си­де­ли не­дви­жи­мо, мол­ча со­зер­цая алые и си­ние языч­ки, и лишь из­ред­ка об­ме­ни­ва­лись до­воль­ны­ми взгля­да­ми.

Оли­вье под­би­рал в ма­га­зи­не ко­моч­ки пе­ре­пу­тан­ных ни­ток и бро­сал их в огонь, с удо­воль­ст­ви­ем гля­дя, как пла­мя ох­ва­ты­ва­ет весь во­рох, бы­ст­ро обуг­ли­вая в се­ре­дин­ке чер­ное кру­же­во, ко­то­рое рас­па­да­лось на гла­зах.

За­бив­шись в свою ко­ну­ру и чир­кая спич­ку од­ну за дру­гой, он вос­кре­сил и за­но­во пе­ре­жил эти до­ро­гие ми­ну­ты. Маль­чик трях­нул ко­роб­ком, уже поч­ти пус­тым, и по­ду­мал, что те­перь его уже нель­зя вер­нуть Гас­ту­не. Ему бы хо­те­лось дол­го ос­та­вать­ся здесь, гля­дя на эти го­ря­щие спич­ки. И ко­гда по­след­няя из них уга­са­ла, ре­бе­нок, же­лая про­длить жизнь ог­ня, под­жег ле­жав­шую ря­дом обер­точ­ную бу­ма­гу. Кош­ка при­строи­лась тут же на де­ре­вян­ных струж­ках, ко­то­ры­ми поль­зу­ют­ся обыч­но для упа­ков­ки хруп­ких пред­ме­тов. Охап­ку этих стру­жек Оли­вье бро­сил в огонь: струж­ки вспых­ну­ли, в точ­но­сти как те нит­ки из ма­ми­ной ла­воч­ки, но это был и кос­тер Дон-Ки­хо­та, и про­сто до­б­рый, ве­се­лый дру­жок, что, весь крас­ный, пля­сал сей­час ря­дом с маль­чи­ком.