Схватка у Черного Моря - [17]

— А как вы, товарищ Гриб, остаетесь? — спрашивает Соколовская.

— Наш комитет обсуждал этот вопрос. Признали, что мне оставаться нельзя, многие знают, трудно будет работать,— отвечает Гумперт.

— Лично вы как думаете?

— Хотел бы остаться, правда, только очень уж я приметен, не удается изменить свою внешность.

Соколовская смотрит на ладно скроенную фигуру сидящего перед нею моряка. Открытое лицо, гордо поднятая голова, могучие плечи. «Такого не перекрасишь и не загримируешь»,— думает она.

— Губком учел это обстоятельство, — продолжает Соколовская.— И все же решил оставить вас в Одессе. Вы здесь будете очень нужны. Нет в городе более важного участка, чем порт.

И тепло обняв Гумперта, Соколовская говорит ему:

— Скажу, но только лично для вас: и меня оставляют в Одессе. Будем снова вместе сражаться с врагом, как и при французских интервентах. Нам не привыкать!

В приподнятом настроении уходил Гумперт из губкома.

А Соколовская продолжала работать. Надо было окончательно просмотреть списки коммунистов, остающихся для борьбы в тылу врага, уточнить явки, пароли, еще раз рассмотреть составы подпольных районных комитетов. Если для возможного перехода в подполье партийная организация готовилась заблаговременно, то сам момент эвакуации был внезапным. В последние часы, когда противник уже пытался прорваться в город, выяснилось, что некоторые работники, уходившие в подполье остались без конспиративных квартир, без документов и паролей. Внезапность эвакуации неизбежно внесла элементы поспешности, растерянности. В губком непрерывно звонили. Спрашивали, как быть с документами и архивами, в каком направлении отходить работникам, за какое время выплачивать заработную плату рабочим и служащим. Вместе с Соколовской в губкоме находились Филипп Александрович, Калистрат Саджая, только что прибывшие из Зафронтового бюро Анастасия Васильева, Иоганн Планцис и некоторые другие работники. Все они были поглощены неожиданно нахлынувшей горой неотложных дел.

К 4 часам дня здание губкома партии опустело. Соколовская отправилась на вокзал, она хотела проводить уезжающих товарищей проститься с ними.

Работники партийных, советских и хозяйственных организаций города выезжали последними, без вещей, кто с небольшим чемоданчиком, кто с солдатским вещевым мешком. Рассаживались они по вагонам последнего железнодорожного состава. Здесь же находилась и Соколовская. Мало кто знал, что она остается в Одессе, все полагали, что она тоже уезжает.

Около 7 часов вечера, за несколько минут до отправления поезда, к Соколовской подошел член губкома партии А. Верхотурский и передал ей записку. А в записке рабочие главных железнодорожных мастерских писали:

«...Мы думали, что Вы останетесь с нами, как это было при французах... А Вы оставляете нас одних... Прощайте...»

Прочитав записку, Соколовская как-то вся внутри собралась, по особому засветились ее прекрасные глаза. Наскоро простившись с товарищами, она пошла в город к тем, кто не хотел с ней расставаться...

В городе уже началось восстание контрреволюционных сил. Один из отрядов заговорщиков арестовал Елену, когда она на Пироговской улице беседовала с заместителем председателя ЧК Калистратом Калениченко (Саджая). Многие видели, как Елена и Саджая были схвачены, усажены на пролетку и увезены. Последний поезд увозил ближайших друзей и товарищей Елены и Калениченко. Притихшие и удрученные горем, они были уверены, что все кончено. Таких работников враг не пощадит.

К. Г. Саджая (Калениченко)

Проходили дни. О судьбе Соколовской не было никаких известий. Об ее аресте поставили в известность ЦК КП (б) У. На заседании Центрального Комитета КП (б) У С. В. Косиор сообщил о гибели Елены. У одного члена ЦК была фотокарточка Елены. Сделали с нее несколько репродукций и раздали на память всем членам ЦК. На заседании Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета по предложению Григория Ивановича Петровского память Соколовской почтили вставанием. Газеты опубликовали некролог [9].

А Елена была жива...

Что же произошло? Как ей удалось вырваться из белогвардейских лап?

Когда пролетка с Соколовской и Саджая, которых сопровождали три вооруженных заговорщика, выехала па Пушкинскую улицу, ее остановил небольшой отряд конников, следовавший по направлению к вокзалу. Это были красноармейцы из караульного полка, отказавшиеся примкнуть к заговорщикам. Узнав Елену Соколовскую и Калистрата Саджая, они освободили их, а у конвоиров отобрали оружие. В сопровождении своих освободителей Саджая и Соколовская проехали по Пушкинской до Успенской (ныне Чичерина), затем по Успенской доехали до Стурдзовского переулка (ныне Купальный). Здесь Соколовская сошла и отправилась на конспиративную квартиру. К. Г. Саджая и три красноармейца проехали в порт, достали шаланду и вышли в море. Но злоключения на этом еще не кончились. Шаланду заметили с белогвардейского миноносца и французского крейсера.

Положение безвыходное: или надо отдаться в руки врага или быть потопленными.

«Сначала у меня мелькнула мысль: не сдаваться, пусть топят,—писал позже в своих воспоминаниях Саджая.—У нас было оружие и живыми мы бы не сдались. Но прежде, чем пойдем мы на морское дно, мы отправим туда несколько беляков. Пока я так думал, от миноносца отошла к нам шлюпка с белогвардейскими матросами. С французского крейсера нам сигналили, к нему было намного ближе, чем к миноносцу. В голове как наяву возник образ: красные флаги полыхают на мачтах кораблей французской эскадры. Вспомнил, как в апреле у берегов Одессы восстала Черноморская эскадра Франции... Из всех сил стали грести к крейсеру. Шлюпка с белыми повернула назад. Через несколько дней французский корабль ушел к Кавказскому побережью. Это был мой второй побег от деникинцев».