Схватка - [64]

«Да, — подумал Харкин, — да! Это, пожалуй, так! Они люди шустрые, а тут еще пограничник! Генерал!» И спросил:

— А что Даурен?

— А что Даурен? Даурен герой! Возвратился! Спас Ажимова от смерти на охоте! Помирил жениха с невестой! Нашел медь! Не отступил и доказал! Что еще нужно!

«Да, — подумал Харкин, — да!» И спросил:

— И что ж, он знает о том, что медь есть? Это что — официально медь найдена или так еще — одни разговорчики?

— Да пока разговорчики, — ответил Еламан. — Даурен пока ничего никому не говорил, и докладной сейсмика тоже еще нет. Вот ждем совещания.

— Ну что ж, пусть собрание и решает, — вздохнул Харкин, — общественность! Без нее нельзя! Но и вы не дремлите. Вы говорите! Что они там нашли — это еще совсем не факт! Может, об этом и разговаривать нечего! Это еще когда-когда что будет доказано. А вы свое гните! Меди нет, деньги истрачены, вот и все! Вопрос ясный! А раз ясный, то и говорить нечего: закрывай лавочку и давай казенные деньги на бочку. А денег у них сейчас нет! На этой самсологии (Харкин помнил, что это то, от чего земля трясется, но само слово не выговаривал, да и вообще никаких ученых слов не помнил), на этой самой самсологии далеко не уедешь, и пусть собрание выносит резолюцию, но не о том, что когда-то будет, а о том, что вот сейчас есть. Денег нет и меди нет — вот и все.

— Так, — сказал Еламан, — это правильно.

— И Ажимову так своему скажи. Пусть не тушуется. Никакой там самсологии! Вот и все. Пусть не стращают!

— Скажу, — ответил Еламан. — Денег нет и меди нет. Это вы правильно! Скажу! Спасибо!

14

«Такая история раз уже была, — думал Бекайдар, беспокойно шагая по отлогой вершине холма, — и мне ее Дамели не зря напомнила: история Монтекки и Капулетти. Так же враждовали отцы и так же любили друг друга их дети. Кончилась эта история смертью влюбленных, а отцы-то помирились! Хм, неутешительная штука!»

Он остановился и посмотрел вниз. Уже смеркалось, легкие туманы неслись над окрестностью, цепляясь за камни, за редкие кусты, за сучья одинокого, мучительно изогнутого по направлению ветров дерева. «А завтра, пожалуй, будет дождь, — равнодушно подумал Бекайдар. — Да!

Монтекки и Капулетти! Но то было во время феодализма, а мы ведь советские люди, значит, должны найти какой-то разумный выход кроме родового склепа. Впрочем, разумный конец, вероятно, будет один: Дауке уедет и дочку увезет! Вот и всей сказке конец. И, надо сказать, самый естественный конец, потому что, если два медведя оказались в одной берлоге, то кому-то из них несдобровать, и лучше уж разойтись подобру-поздорову. И опять таки лучше иметь откровенного врага вдали, чем коварного друга вблизи. Да, конечно, Даурену лучше всего уехать, но ведь он — говорит Васильев — и дочку заберет. Ах, дьявол! Ведь если я ее сегодня не увижу...»

Вчера Бекайдар чуть не целую ночь проходил под окнами Дамели. Дамели весь день провела у отца, а пришла домой только поздно вечером, а потом она, очевидно, что-то писала или просматривала тетради или что-то делала еще, потому что только часа в два погас в ее окне огонь. И Бекайдар, уставший, озябший, вяло поплелся домой. Он готов был пойти на все — на любую огласку, позор, осмеяние, только чтобы снова увидеть Дамели и поговорить с ней. После того, как Васильев сказал ему о том, что Ержанов только ждет комиссии из центра, а потом уедет и дочь увезет, — в нем что-то словно хрустнуло, и он потерял последнее самообладание. Стал суетливым, подозрительным, недоверчивым, боязливым. Он совершенно лишился покоя — его все время терзала одна мысль, мучительная и навязчивая, как мания: а вдруг Дамели исчезнет внезапно, и он ее больше никогда не увидит! Ведь он тогда сойдет с ума! Просто по-настоящему сойдет с ума! Так он думал, ворочаясь на кровати, так он думал засыпая, так он думал, вставая с постели, идя в столовую, так он думал в столовой, когда услышал о том, что завтра в пять часов вечера состоится сбор на клубной площадке. Он посмотрел на часы: была уже половина пятого. Он стал спускаться с вершины холма.

А у холмика все уже собрались — пели, смеялись, кто-то даже забренчал на балалайке, а Дамели не было. Правда, его успокаивало, что не было еще нескольких девушек, ее ближних подруг — Маши Стахановой, красавицы Даши Бойко и Розы Оразбаевой, но все равно он чувствовал себя прескверно: не мог усидеть на месте, не ходил, а почти бегал по площадке, на вопросы отвечал невпопад, и все над ним смеялись. И вдруг он услышал голос Дамели. Она пела. У нее было редкое сопрано, и ее голос можно было узнать из тысячи. Он так и застыл на месте. Из-за камня показалась группа девушек. Дамели шла в центре. Сегодня она выглядела очень яркой и красивой: на ней было голубое платье и поверх него красная кофточка. На голове круглая шапочка из золотой парчи, черные смоляные косы она не заплела вокруг головы и они падали на плечи. Идет ровно, плавно, пожалуй, медлительно. И вдруг откуда-то вынырнул высокий худощавый Ведерников, что-то сказал и девушки засмеялись, а Дамели запела (ее сразу же поддержали подруги).

Для лебедя вне глади милых вод

И лето золотое нестерпимо;