Шварце муттер - [60]

- Клизму надо было ставить. Так быстрее действует. Ладно, успеем еще. Иди за дверь, алхимик.

Яси со своей бутылкой шмыгнул за дверь – не без чувства облегчения. В коридоре спутник его курил обгрызенную короткую трубку и бросал на караульных злые взгляды. Те тоже смотрели волком – явно бедняга не пользовался в тюрьме популярностью.

- Вот ведь вертухаи, еще и скалятся, - посетовал мрачный господин, ероша пятернею встрепанные кудри.

- Ты сам сидел? – догадался Яков.

- Было дело, - господин на мгновение утратил мрачность, но тут же вернулся к прежней ипостаси.

- А где тут Смерть помещается? – спросил Ван Геделе, пользуясь минутным потеплением.

- Да за каждой дверью. Или ты про прозектора? – мрачный провожатый мгновенно улыбнулся – улыбка пробежала по его лицу, как зайчик солнечный, и скрылась, - Он в морге помещается, трупов режет. Ба, да вот же он – на ловца и зверь…

По коридору спешил пастор в развевающейся рясе, как всегда, лохматый и мордатый. Завидел парочку у двери, расцвел, как роза:

- О, Сашхен, Яси!

- Я не Сашхен, я Волли, - оскорблено поправил мрачный тип, и выколотил трубочку свою прямо на пол.

- Всегда я вас, близняшек, путаю, - не смущаясь, продолжил Десэ, - Я ведь вас ищу, доктор Яси. У меня курьез – черт разберет, что там. Нужно мнение эксперта. Если что – все легально, с Настоящим я договорился, взял для тебя разрешение.

- С кем? – не понял Яков.

- С Настоящим. Это здешняя острота, применяется только в тюрьмах и дальше не ходит. «Антр ну» у тюремщиков. Есть Андрей Иванович Ушаков – он же Настоящий, а есть еще один, Андрей Иванович Остерман, и он-то, сами понимаете…Не – настоящий.

- Почему это? – обиделся за Остермана Яков.

- Потому что наречен при рождении Анри Жиан, - объяснил Десэ, - Ну – и… Один – камень, другой – лед, один – добрый, другой…

- Очень добрый, - продолжил за него мрачный Волли, - Так что ты хочешь от алхимика?

- Как закончите – приведи его ко мне, в камеру восемь, и там оставь. Я сам верну его домой, договорились? – Десэ покровительственно потрепал еще более потемневшего лицом Волли по плечу и поплыл по коридору, разлетаясь рясой, мимо безмолвных конвоиров – в свою камеру восемь.

- Фуфел, - по-русски непонятно обругал пастора Волли.

Конвоир перед дверью тем временем вытянулся в струнку, дверь со скрипом раскрылась. На пороге явился фон Бюрен, сияющий, как солнце и луна на заднике придворного театра.

- Мы счастливы? – спросил фамильярно Волли, и Яков изумился – неужели эти двое на столь короткой ноге?

- Счастливы, - блаженно подтвердил Бюрен, обмахиваясь просыхающим листом, - То-то радости будет моему Липману. Все счета, все авуары – все здесь…Проводишь меня до дома?

- Разве что закину алхимика в камеру восемь, - припомнил ответственный Волли.

- Он уже успел провиниться у тебя?

- Его прозектор у меня выпросил.

- А-а… - Бюрен остановил на Якове невидящий, сомнамбулический взор, - Спасибо, приятель. Выручил.

Теплая рука милостиво потрепала Якова по щеке – и довольно…Фон Бюрен неспешно двинулся по коридору, играя свернутым листом – он двигался, как балерон в кордебалете, грациозно и плавно, что потрясающе и великолепно было для его столь внушительной фигуры. Яков провожал взглядом, как Бюрен удаляется по темному коридору, почти танцуя, и в темя доктора клевала догадка – отчего Левенвольд расплатился с ним и за Бюрена тоже. Сам Бюрен и не собирался платить алхимику – видать, считал, что с того довольно и чести побыть возле звезды, столь горячей и яркой.

- Вот, смотри. Мы с профосом даже поспорили, что это – колдовство или следы любовной игры…

В камере восемь, темной клетушке с окошком-бойницей под самым потолком, на низких нарах лежала баба. Тощая, старая, в холщовой рубашке с полосами крови – после кнута, не иначе. Десэ бесцеремонно повернул безжизненное, словно парализованное тело, задрал на бабе рубашку и показал без стеснения – то, что его взволновало. Спина и в самом деле нещадно исполосована была кнутом, но в середине, меж лопаток, еще и вырезан был квадрат кожи площадью примерно в два вершка. Рана уже затянулась, пошла рубцами, но видно было – что кожу снимали недавно.

- Вот что это? – спросил Десэ, возвращая рубашку на место. Баба лежала в его руках, будто кукла, и не издавала ни звука. Яков с тревогой заглянул ей в лицо – нет, он не знал ее, слава богу…Чужая незнакомая баба, не такая и старая, просто иссушенная и изъеденная тюрьмою. Углы рта трагически опущены, под глазами черно, и в самих глазах – пусто-пусто…

- У нее и спроси, - предложил он пастору, но тот лишь фыркнул:

- Она немая. Язык есть, но все равно немая, не говорит, как ее ребята ни полосовали…Проходит по делу княжны Юсуповой, той, что ведьма. Помнишь, может – голая под плащом на коне скакала. Так эта баба – нянька ее. Тоже ведьма – послезавтра ее закапывать, а мы так и не поняли, что у нее со спиной. Ты ученый, может, ты знаешь?

- Что значит – закапывать? – не понял Яков.

- Заживо закапывать, - пояснил деловито Десэ, - Такая русская казнь. Нет, не пугайся – сперва задушат, конечно, княжна заплатила, чтоб не заживо. Но тайны ее это нам не раскроет.