Швабра и не-Алексей-не-Чернов - [5]
Мы говорили с ним о том, о чем все говорят.
Какие глазки, какие губки, какие ножки у этой девочки. Я Павел, а тебя как звать? После — во сколько встретимся, на какой фильм пойдем? Нет, этот, мне говорили, нудный.
Потом — про то, что скоро будет ребенок — не бойся, поженимся. А я и не боюсь. Да нет, побаивалась… И уговаривала себя, что ничего страшного не будет, если окажется, что он не хочет этого ребенка. Стояла перед зеркалом, тренировалась, как скажу: «Ну и проваливай, сама буду растить…»
А после новый страх — первые роды. Два, три, четыре дня после рождения малыша самым странным на свете кажется то, что есть женщины, у которых больше одного ребенка. Двое, трое, а то и вовсе пятеро. Зная уже про эту боль, как можно согласиться снова пройти через нее? Но боль забывается уже к концу первой недели, и если потом тебя спрашивают: «Как, больно было?» — то ты уже не можешь толком ничего сказать.
Потом начался страх за дочку, отчего она громко кричит, отчего просит есть не по расписанию. Отчего, отчего… Ведь в книжке же написано, что она должна вести себя совсем иначе…
Даже в больницу некоторые брали с собой такие книжки. Девочки, соседки по палате, — молоденькие мамы с первыми детьми. Опыта — нуль, есть только страх за малыша, усиленный многодневным, постоянным недосыпом. Девочки, забывшие в своем первом материнстве, какими они были еще год назад. Мятые халаты, кое-как схваченные волосы, красные глаза. Одно желание — чтобы дитя было здорово. И спало крепко, сладко. И давало спать…
И этих в девочках, таких, как я, мне вдруг открылась такая глубина, какой никто из нас в себе не ожидал. Если рядом не было чужих, мы говорили про то, откуда приходят на Землю наши дети, где были их души, когда их еще здесь не было. Да и вообще, зачем они приходят сюда, на Землю, где столько тягот — без конца. Зачем мы все сюда приходим?
Швабра, наверное, решила бы, что мы все чокнулись, если бы услышала такое…
Сейчас, шагая к остановке рядом с мужем, я думала о той глубине, которая мне вдруг открылась в нем. О том, что он тоже думает, что мы откуда-то приходим сюда, на Землю. А еще — о том, что когда-то он мог быть таким же Андреем Черновым и называть мамами всех подряд. В детском доме, например. Муж рано остался без родителей. Он должен был сам заботиться о себе, а это не всегда получалось. И на груди у него есть шрам — такой, что страшно смотреть. Но это случилось уже после детдома, в армии. Некому было что-то предпринять, чтобы он туда не попал.
И все же он был не против того, чтобы пройти этот самый, задуманный для него кем-то, путь. Выходит, и я сама, и наша дочка, и дочкина болезнь — все это — часть его пути? Которого могло не быть? И если б его не было, если бы он не пришел сюда, на Землю, то как бы я жила, родилась бы или не родилась моя дочка? Может, я навсегда бы осталась одинокой, вроде нашей Швабры, которая будет встречать Новый год в больнице?
Мне вдруг очень остро стало жаль ее. И было непонятно, почему мы ее все так не любили. Что она сделала нам? Ну, говорила каждый день, чтоб чисто было. И чтоб хранили продукты в холодильнике — так жалко, что ли? В тумбочке же тараканы. Моешь палату, не моешь — всё равно… Здание старое — и в этом никто не виноват.
А уколы она делала так, что малыши почти не плакали.
Я слышала, как Швабра записалась дежурить в Новогоднюю ночь. Сама вызвалась. Медсестры в коридоре составляли график, все шумели, галдели на весь этаж, пока не прибежала Швабра. Она здесь старшая, ее бы не заставили работать в Новый год. Все думали, что она хочет утихомирить молодежь, прикрикнуть так, что мало не покажется, а она вдруг вызвалась дежурить. Все растерялись, а потом стали ее наперебой благодарить, и называть палочкой-выручалочкой, и обещать тоже подменить в случае чего.
Из коридора долетел обрывок ее фразы:
— Мы тут с Андрюшкой будем куковать под елочкой. Что нам еще нужно?
Поскорей бы у Андрюшки появился дом, чтобы ему не приходилось в больнице вместе со Шваброй куковать…
Какое счастье — оказаться дома… И совсем скоро — Новый год.
С утра муж на работе. В дверь звонят.
— Не знаете, чей это ребенок? — спрашивает Валя, старшая дочь Наташи, той самой моей соседки, которая молится по вторникам. — Мама нам сказала, все квартиры обойти, везде спросить людей — и нам потом воздастся Богом за наше добро!
Девчонки-школьницы из нашего двора водят по подъездам мальчонку лет пяти-шести. Наташа с Валей встретили его возле магазина. Мальчишка заходил туда погреться, а после магазин закрылся на обед. Наташа с дочкой по пути от остановки хотели купить хлеба, и оказалось — не вовремя пришли. Точь-в-точь к обеду. Им навстречу им из магазина вывели на крыльцо ребенка — и тут же замкнули дверь. Мальчишка топтался на крыльце, не зная, куда идти. Наташа поинтересовалась: «Почему ты не идешь домой?». Он промолчал. Наташа с дочкой пошли в наш двор — и он за ними. Во дворе гуляло несколько девчонок — Валиных подружек. Наташа собрала их в кружок и рассказала им о Боге и добре, а после пошла домой. У нее дома еще трое младших. А девочки стали искать дом чужого мальчика все вместе. Он безропотно ходил за ними из одного подъезда в другой.
Повесть Илги Понорницкой — «Эй, Рыбка!» — школьная история о мире, в котором тупая жестокость и безнравственность соседствуют с наивной жертвенностью и идеализмом, о мире, выжить в котором помогает порой не сила, а искренность, простота и открытость.Действие повести происходит в наше время в провинциальном маленьком городке. Героиня кажется наивной и простодушной, ее искренность вызывает насмешки одноклассников и недоумение взрослых. Но именно эти ее качества помогают ей быть «настоящей» — защищать справедливость, бороться за себя и за своих друзей.
Мир глазами ребенка. Просто, незатейливо, правдиво. Взрослые научились видеть вокруг только то, что им нужно, дети - еще нет. Жаль, что мы уже давно разучились смотреть по-детски. А может быть, когда-нибудь снова научимся?
Детство – кошмар, который заканчивается.Когда автор пишет о том, что касается многих, на него ложится особая ответственность. Важно не соврать - ни в чувствах, ни в словах. Илге Понорницкой это удается. Читаешь, и кажется, что гулял где-то рядом, в соседнем дворе. Очень точно и без прикрас рассказано о жестокой поре детства. Это когда вырастаешь - начинаешь понимать, сколько у тебя единомышленников. А в детстве - совсем один против всех. Печальный и горький, очень неодномерный рассказ.
Очень добрые рассказы про зверей, которые не совсем и звери, и про людей, которые такие люди.Подходит читателям 10–13 лет.Первая часть издана отдельно в журнале «Октябрь» № 9 за 2013 год под настоящим именем автора.
«…Бывший рязанский обер-полицмейстер поморщился и вытащил из внутреннего кармана сюртука небольшую коробочку с лекарствами. Раскрыл ее, вытащил кроваво-красную пилюлю и, положив на язык, проглотил. Наркотики, конечно, не самое лучшее, что может позволить себе человек, но по крайней мере они притупляют боль.Нужно было вернуться в купе. Не стоило без нужды утомлять поврежденную ногу.Орест неловко повернулся и переложил трость в другую руку, чтобы открыть дверь. Но в этот момент произошло то, что заставило его позабыть обо всем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…».
«Шестнадцать обшарпанных машин шуршали по шоссе на юг. Машины были зеленые, а дорога – серая и бетонная…».
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».
«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».