Шутовской хоровод - [17]

— Прелестно, прелестно, — пробормотал мистер Меркаптан, поливая салат прованским маслом.

— Как вы можете надеяться создать что-либо достойное или прочное, если вы даже не верите в достоинство и прочность? Я смотрю вокруг себя, — и Липиат блуждающим взглядом обвел полный зал, — и вижу, что я одинок, духовно одинок. Я борюсь один против всех. — Он ударил себя в грудь: титан, одинокий титан. — Я поставил перед собой задачу: снова возвратить живописи и поэзии принадлежащее им по праву место среди великих моральных сил. Слишком долго они служили забавой, игрушкой. За это я положу свою жизнь. Свою жизнь. — Его голос дрогнул. — Надо мной смеются, меня ненавидят, побивают камнями, осмеивают. Но я иду своим путем. Ибо я знаю, что правда на моей стороне. И в конце концов эту правду признают все. — Это был разговор с самим собой, только вслух. Впечатление было такое, точно Липиат занялся саморекламой.

— И все же, — сказал Гамбрил с жизнерадостным упрямством, — я настаиваю, что слово «грезы» недопустимо.

— Inadmissible,[30] — отозвался мистер Меркаптан, переводом на французский придавая этому слову какое-то новое значение. — В эпоху Ростана — сколько угодно. Но теперь…

— Теперь, — сказал Гамбрил, — это всего лишь намек на Фрейда.

— Все дело тут в литературном такте, — объяснил мистер Меркаптан. — Неужели у вас его нет?

— Слава Богу, нет, — с ударением сказал Липиат. — У меня вообще нет такта. Я говорю и действую прямо, без обиняков, как подсказывает мне чувство. Ненавижу компромиссы.

Он стукнул по столу. Этот жест совершенно неожиданно вызвал взрыв надтреснутого мефистофельского смеха. Гамбрил, Липиат и мистер Меркаптан быстро подняли глаза; даже Ширу-отер вскинул огромную шарообразную голову и повернул широкий диск своего лица в ту сторону, откуда раздался звук. Перед столиком стоял молодой человек с белокурой веерообразной бородой, глядевший на них сверху вниз блестящими голубыми глазами и улыбавшийся так двусмысленно и загадочно, словно мысли его были проникнуты каким-то непонятным и фантастическим ехидством.

— Come sta la sua Tcrribilta?[31] — спросил он и, сняв свой неописуемый котелок, отвесил Липиату глубокий поклон. — Узнаю тебя, Буонарроти! — с чувством закончил он.

Липиат принужденно рассмеялся: теперь он не казался титаном.

— Узнаю тебя, мой Колмэн! — слабо отозвался он.

— Напротив, — поправил его Гамбрил, — почти не узнаю тебя. Эта борода, — показал он на белокурый веер, — чего ради, разрешите узнать?

— Подражание русским, руссианнзм, — сказал мистер Меркаптан, качая головой.

— Ах, в самом деле, чего ради? — Колмэн понизил гол ос до конфиденциального шепота. — Из религиозных соображений, — сказал он и перекрестился.

Христу подобный и личной жизни,

Как ревностный католик,

Я в подражание Спасителю

Отращиваю бороду.

Есть бобры, обобрившие себя ради царствия небесного. Но есть также и бобры, бывшие таковыми еще во чреве матери.[32] — Он разразился кощунственным смехом, который прервался так же внезапно и намеренно, как и начался.

Липиат покачал головой.

— Мерзость, — сказал он, — мерзость.

— К тому же, — продолжал Колмэн, не обратив никакого внимания, — у меня есть другие, — увы! — гораздо менее благочестивые поводы для этой перемены наружности. Борода позволяет человеку завязывать восхитительные знакомства. Проходишь, например, по улице и слышишь «Бобер»: предлог начать разговор и познакомиться. Этому драгоценному символу, — и он нежно погладил золотую бороду ладонью, — я обязан восхитительно-опасными связями.

— Замечательно, — сказал Гамбрил и выпил в одиночестве. — Немедленно перестаю бриться.

Шируотер оглядел собеседников: брови у него поднялись, лоб покрылся морщинами.

— Этот разговор, кажется, выше моего понимания, — серьезно сказал он. Под огромными усами, под густыми кустистыми бровями рот был маленьким и наивным, кроткие серые глаза смотрели по-детски вопросительно. — Что означает в данном контексте слово «бобер»? Полагаю, вы имеете в виду не грызуна Castor Fiber?[33]

— Но это же великий человек, — сказал Колмэн, подымая котелок. — Скажите мне, кто он такой?

— Наш друг Шируотер, — сказал Гамбрил, — физиолог. Колмэн поклонился.

— Физиологический Шируотер, — сказал он, — преклоняюсь перед тобой! Перед тем, кто не знает, что такое бобер, я отрекаюсь от всяких прав на превосходство. Во всех газетах только и пишут, что о бобрах. Скажите, вы никогда не читаете «Дейли экспресс»?

— Нет.

— «Дейли мейл»?

Шируотер покачал головой.

— «Миррор»? «Скетч»? «Грэфик»? И даже — я совсем забыл, что физиологдолжен быть по убеждениям либерал, — даже «Дейли ньюс»?

Шируотер продолжал качать своей большой шарообразной головой.

— И вечерние газеты?

— Нет.

Колмэн снова обнажил голову.

— О всемогущая и праведная Смерть! — воскликнул он, надевая котелок. — Вы никогда не читаете никаких газет — и даже восхитительных статеек нашего друга Меркаптана в еженедельниках? Кстати, как поживают нынче ваши прочие статьи? — И Колмэн концом своей массивной трости легонько ткнул мистера Меркаптана в живот. — Са marche — les tripes?[34] A? — Он снова повернулся к Шируотеру. — Даже их не читаете?