— Дети же у меня, сама знаешь, — вяло улыбнулась Елена и пошла одеваться.
Спускалась по лестнице и горячо думала: «Да мне бы такую квартиру! На три работы бы устроилась, чтоб настоящий дом у ребят был, чтоб турники они себе понастроили и зарядку делали, верстак чтоб был у мальчишек, цветочки на стенах, коврики у кроваток. А это ж не дом — как только люди живут! Ой, как людей-то жалко! Жалко-то как!»
По пути она решила забежать на минутку к Надежде. Надежда уволилась с завода и работала в быткомбинате рядом с домом, вернулась к профессии закройщика, была довольна.
У Надежды чаю от души напилась, душой отогрелась.
— Ты, Лена, будто переменилась за это время, как погляжу. Приехала не такая. Теперь у тебя глаза сухим жаром горят, чего-то доискиваются будто.
— Себя я ищу, Надя. Ведь я в школе первой ученицей была, на сцене выступала в клубе. Жить хорошо хочется, понимаешь?
— Чего ж не понять? Я тебя сразу поняла, как увидела. Далеко ты пойдешь, и ребята не помеха. На все тебя хватит.
— Ты это про учебу вроде как?
— Такие, как ты, чалдоны упрямые, они из себя жилы вытянут, если за что возьмутся, а не упустят. У нас в Омске соседка была, так когда от нее муж к другой ушел, она на одном самолюбии академию окончила, стала ученым агрономом и новый сорт пшеницы вывела. Теперь про нее в газетах читаю и не верю — неужто моя соседка?
— Толя мой почти об этом же говорил, что бедно живу — между кастрюлями. Замучиваюсь я думать про то, как жить. Страшно учиться, и не учиться страшно. Толя и Андрюха уж больше моего знают, я иногда не знаю, как им объяснить то, о чем спрашивают. Ваське охота доказать, что я и без соболей, сама по себе, человек. Сижу вечером в учкомбинате, спать охота, как подумаю, что н а д о, так весь сон отлетает, злость накатывает — и сразу все понятно.
…Мальчишки еще не спали. Сергунька кинулся к матери, глаза заплаканы.
— Он, он, — всхлипнул Сергунька и ткнул пальцем в сторону Толика, — он мне папельсины не дает. Дяденька тот целый ящик принес. — Сергунька метнулся к столу.
На стуле стоял нераспечатанный ящик апельсинов. Сын просунул в дырку в ящике пальчик.
— Такие папельсинки красненькие, а он сказал — не наше, он сказал — отравленные.
— Этот, как его, с твоей работы, принес, — переминаясь с ноги на ногу, прояснил появление апельсинов Толя.
«Ну, не нести же их обратно! — весело подумала Елена. — Отдам деньги, поблагодарю. Попрусь сейчас обратно с ними — Толя бог знает что подумает…»
— Да какие же они отравленные? — Елена бросилась раскрывать ящик. — Попросила Григория Ивановича помочь с доставкой, вот и все, глупыши вы мои.
— А почему нам ничего не сказала? — не верил Толя.
— Сюрприз потому что! Ты ведь тоже ничего не сказал, когда пошел добывать картошку.
И Толя, за ним Андрюха запустили в ящик руки. Сергунька, тот уже давно разодрал самый большой и яркий апельсин.
Елена вяло терзала апельсин, отрывая корку. На Север не могут привезти в достатке этого добра. В Москве, говорят, на каждом углу круглый год. Там и без апельсинов хватает всего. А тут… ни жилья, ни садиков, ни овощей в достатке. Всё превратили в дефицит.
Сергунька не унимался. Весь подбородок и рубашка на груди были в апельсиновом соке. Вытаращив глаза, он вонзал зубы в апельсин и ворчал:
— Сам ты, Толька, отравленный!
…С ребятами стала смеяться без причины. Андрюха, научившийся с двух пальцев на расстоянии забрасывать себе в рот конфеты при ударе по ним третьим пальцем, веселил их небескорыстно. Когда обнаружилось, что он таким образом перекидал все конфеты, Сергуня заревел, а Елена, все веселясь, сходила на свою половину и достала НЗ.
В ней словно бы пружина распрямилась и отпустила всю ее на волю. Раскроив бережно хранившийся костюм Василия, Елена сшила костюм Андрюхе и все удивлялась: чего берегла? Ей как-то легче стало жить, она стала просто четвертым членом семьи, и все уравнялись с ней в правах незаметным и естественным образом. Всем вздумалось купить новый стол в будущую квартиру, ведь все равно же когда-нибудь будет. Они пошли и купили, выбросив старый, неизвестно кем поставленный в вагончик. Толя, так повзрослевший, стал приходить на ее половину поговорить на ночь, как взрослый со взрослым. И однажды, когда Елена притянула его голову к себе, не отстранился, а затих. И она все гладила, гладила его вихор, боясь переменить позу, изменить движение руки, боясь вспугнуть проснувшееся доверие и понимание.
Но иногда среди ночи она просыпалась от неясного чувства тревоги, то отпускавшего, то приступавшего к самому сердцу. В ней жило состояние внутреннего беспокойства, которое не позволяло поверить в налаживавшуюся северную жизнь и предстоящее новоселье. Сколько ни украшала квартиру-вагон, как ни скребла эти восемнадцать квадратов, все казалось, что куда-то едет-едет и никак не может доехать до нужной станции. Как ни наказывала Андрюхе и Толе не отпускать от себя Сергуню, он все равно, когда те были в школе, пускался с ватажкой таких же непристроенных огольцов в самые невероятные путешествия. И в вагончике оставлять его тоже было небезопасно. Его теряли и тут же находили. Ругали за словечки, которые он начал вставлять между делом, а он проваливался в какие-то колдобины, и его жалели, пропаривая в корыте с хвойным концентратом.
