Шургельцы - [3]

— Решились, товарищ Ерусланов?

— На что?

— Конечно, надо бы вам отдохнуть, да ведь людей-то нет, сами понимаете.

— Я работать готов, — сдержанно сказал Ванюш.

— Вот и хорошо. О вас я все знаю. Берите дело.

— Это какое?

— Да ферму же, — даже удивился Ильин. — По-моему, вчера договорились. Отвечать можно только за то, что любишь по-настоящему.

На оформление дела времени ушло куда больше.

Под вечер, усталый, возвращался Ванюш домой, пытаясь сдержать нараставшее беспокойство. Теперь он отвечал за эту ферму, похожую на поросшую пожухлую лебедой горку, и за всех этих тощих, слабых от бескормицы коров, овец со сбившейся колтуном шерстью, злых голодных свиней, разбитых на ноги лошадей…

Теперь он отвечал за весь этот «терем-теремок», за всю эту «животину», «живот», без которого крестьянское хозяйство не живет. И эта животина хотела есть. Уж кто-кто, а она заслужила честно свой корм! И надо ее кормить. Надо! А вот чем? И надо, чтобы чисто и тепло было зимой, да и светло тоже…

Все эти думы осаждали Ванюша, не отпускали ни на минуту. А дорога все развертывалась перед ним небеленым холстом.

Не встретил он ни попутной лошади, ни машины. Да в те года они редко попадались даже на большаке. Вот он уже больше половины пути прошагал, свернул с большака, решил идти прямиком, во что бы то ни стало допоздна быть дома, поужинать и, главное, побыстрее матери рассказать, чтобы успокоилась, ну а потом — пойти наконец к девушкам. Он и не повидал их по-настоящему — какие-то они стали?

Шагает, шагает солдат. Среднего роста, широк в плечах, туго подпоясан солдатским ремнем, так что еле-еле три пальца под ремень подсунешь. В одной руке у него фуражка, в другой шинель. Идет ровно, будто на прогулку вышел, хоть и устал, — путь не короткий, пятнадцать километров сюда да пятнадцать обратно, а виду не показывает, шагает ровно.

Тропинка, как нитка с клубка, разматывается, извивается, падает вниз. Еще один поворот, а за ним родное село — Шургелы.

И тут снизу, от болота, услышал он злобную брань:

— Увяз, не сдох, черт паршивый, провалиться б тебе с головой, — и хлесткие удары, тяжелый хриплый вздох не то всхлип.

Ванюш остановился, прислушался. Темно, ничего не видно. Визгливый голос не умолкал. Ванюш побежал на голос.

— Ты кто, что делаешь? — крикнул он на ходу.

— Ах, господи, напугал!

— Наверное, не из пугливых, очень ругаешься. — Парень подошел к женщине, встал перед ней. — Не бей!

— Нашелся начальник! На вот, веди сам на ферму!

Женщина бросила грязную веревку прямо на Ванюша и пошла прочь, в темноту.

— Не бросай его, волки съедят.

— Волкам тут есть нечего, волки не дураки, — все ворчала женщина. — Нашелся начальник — не бей, говорит. Масло-то, молоко небось любите. А вот попробуйте, помучайтесь, как я, тогда узнаете.

Женщина ушла, а Ванюш остался один около дрожавшего теленка. Мокрый, грязный, в темноте теленок показался ему меньше овцы. У него не было сил даже мычать, только дышал тяжко, со всхлипом. В лунном свете поблескивали испуганные фиолетовые глаза. Ванюш стал гладить малыша, он потянулся доверчиво, пошевелил коротким хвостом, шагнул, пошатнувшись. Мокрым носом стал тыкаться в гимнастерку.

— Обессилел ты, маленький, — Ванюш вытащил из кармана пресные лепешки, протянул теленку. Тот и не понюхал. — Молока бы…

Ванюш засучил рукава, начал растирать ему ноги. Малыш переминался, тихо шевелил ушами — нравилось ему.

— Идем домой, идем. Надо до села добраться…

…Ночь. Второй раз запели петухи. В большом селе тишина. Лишь в одной избе не гаснет огонь, открывается дверь, скрипит калитка…

Наконец-то перед домом послышались шаги. Он! Проворнее молодой Спани выбежала во двор.

— Сынок, что это?

— Теленок, мама, совсем ослаб. В болоте тонул.

— В теплый хлев поставим, — заспешила мать, — а овец во двор выпустим.

— Вот и хорошо, мама, — обрадовался Ванюш.

Теленка повели в хлев. Мать сделала теплое пойло, дала корм.

— Ванюш, зачем же вызывали тебя? — спросила Спани, подавая сыну умыться.

Ванюш только было начал рассказывать, да теленок замычал в хлеву, громко, радостно. Спани улыбнулась, вышла в хлев, а когда вернулась, сын крепко спал, лежа поверх одеяла. Спани осторожно стянула с него сапоги, уложила, укрыла своим одеялом, совсем как раньше, давно. Да так и просидела до рассвета, не спуская глаз. И радовалась и плакала. Больно уж на отца был похож.

Наступило утро. Она умылась, прибралась, стала готовить завтрак. Тут и Ванюш глаза открыл.

— Утро уже, мама? А я ведь только на минуту…

— На доброе здоровье, сынок, — засмеялась Спани. И не скажешь, что ночью не спала. Помолодела будто на десять лет. Радость все красит.

— Ванюш, а теленок-то колхозный! Я его теплой водой вымыла, ну и признала: наш это теленок, слышишь?

— Слышу, мама.

— Чего же молчишь?

— Жестокий человек хотел его в болоте бросить! Ведь его б засосало.

Потом сказал, негромко, осторожно:

— Мама, а я буду на ферме работать.

— Во-он зачем вызывали тебя в район… Не вместо ли Матви Капитуна? Эх, сынок… Сидоровы очень злые. Из ненависти могут не знай что сделать.

— Мама, в селе не только они. Много добрых людей. Так ведь?

— Так-то оно так, да только кто работал на ферме, добром никто не уходил.