Шура. Париж 1924 – 1926 - [30]

Утро 1917 года, когда еще в Кисловодске они проснулись утром от звуков стрельбы, пожалуй, ознаменовало неотвратимое. Оно положило начало большевистскому террору, когда красные – солдаты, мародеры, преступники – без разбору нападали на правых и виноватых, выстраивая свой кровавый режим. Впоследствии, в день, когда все усадьбы уже были разграблены, большевики арестовали пятьдесят взрослых мужчин, в том числе генералов. Душераздирающие крики арестованных раздавались над городом; женщины и дети в ужасе закрывали уши. А когда красноармейцы свезли тела арестованных на главную площадь и оставили их там, то все поняли, что было причиной этих воплей: у всех убитых были отрезаны уши, а лица – изуродованы до неузнаваемости. Сразу после этого город взяли в оцепление и обстреляли.

Шура не могла забыть, как они убегали из пылающего Кисловодска, как над головой раздавались выстрелы и как в ушах звенели крики раненых. Горький запах дыма, окутавшего город, до сих пор стоял у нее в носу.

Выйдя за пределы города, они просто шли по дороге, не зная, куда отправятся дальше. И когда к ним галопом подскочили незнакомые всадники, Тина прошептала: «Мы покойники!» Но всадники оказались не большевиками, а белогвардейцами и несли с собою не смерть, а, наоборот, изгнание красных из города. Сестры вернулись домой, но Шура тогда не знала, что возвращается туда в последний раз.

После она помнила себя уже в том ужасном вагоне, в руках чемодан, который наспех собрала мать. Как же тяжело ей дался тот отъезд! Они с Тиной и матушкой обнимались на прощание под грохот канонады, и времени им оставалось все меньше и меньше. Артиллерийский огонь, ведущийся по Кисловодску, отражался страшными отблесками в темно-синем зимнем небе.

Когда лошади тронулись с места, Шура повернулась к отчему дому и провожала его взглядом до тех пор, пока он не исчез. Вместе с домом исчезала любимая семья, исчезали теплые воспоминания, исчезало детство. Шура прикусила губу, чтобы не заплакать.

Добравшись до вокзала, Шура села на поезд и осознала, что она – всего лишь одна из сотен людей, пытающихся избежать смерти. В ее глазах застыл ужас, она не знала, что ждет ее дальше, куда идти и что делать, и, несмотря на то что вагон был переполнен, она чувствовала себя невероятно одинокой. Шура не знала этих людей. Она не была готова к этой поездке, но чувствовала – начинается совсем другая жизнь.

Как только состав подходил к очередной станции, начиналась давка: ожидавшие поезда люди распихивали друг друга локтями и выставляли вперед детей. А увидев, что вагоны уже переполнены, толпа приходила в отчаяние. Именно тогда Шура поняла, что эта поездка положила начало ее кочевой жизни. Она чувствовала себя так, словно от нее больше ничего не зависит. Шура смотрела на лица людей, выстроившихся среди мешков и баулов, со связками дров и охапками сена в руках, и ей казалось, будто эти люди никогда не радовались и не смеялись. Все они словно родились с бесчувственными скорбными лицами и никогда не испытывали чего-то, способного украсить их жизнь. Тогда Шура еще не знала, что есть на свете люди, пережившие события гораздо более страшные, нежели война и осада Кисловодска. Она никогда не знала бедности и судьбы, уготованной этим людям, но грузовые вагоны стирали разницу между нуждой и достатком. Прошлое неравенство стерлось, и все они оказались в тисках неизвестности, объятые одном и тем же ужасом.

Пока Шура вспоминала о том путешествии, ставшим одним из важнейших поворотных моментов в ее жизни, она вдруг задумалась, где и как может сейчас жить парень, помогавший ей в поезде. Если он, конечно, еще жив… Ах, как же он был красив! Сначала он вытащил ее из толпы и помог сесть в вагон, а потом нашел для нее удобное место. Ей повезло, что среди хаоса, заточенная в вагоне со злыми агрессивными людьми, она повстречала такого приятного спутника. Его отношение к сложившейся ситуации – невозмутимое, будто бы он смотрел театральное представление, – спасало Шуру от паники.

Прошло несколько часов, и воздух в вагоне сгустился: несмотря на холод, от запаха кожи, пота и мочи у Шуры сперло дыхание. Поезд ехал быстро, но часто тормозил и часами стоял на станциях. Из-за этого среди пассажиров быстро поползли слухи: кто-то шептал, что большевики уже настигают их, кто-то боялся, что их отправят обратно. Всякий раз, когда до Шуры долетали беспокойные толки, ее попутчик просто улыбался:

– Видите ли, люди верят в то, что сами выдумали, даже если эти выдумки сделают их жизнь еще хуже. Людям, которые потеряли надежду на светлое будущее, приходится верить хоть во что-нибудь.

У Шуры не было возможности выяснить, кто этот спокойный, странный попутчик, откуда он и куда направляется. Она думала, что они проедут вместе несколько дней, но на третий день их поездки он вышел за едой и не вернулся. Шура волновалась, ожидая его, однако раздался сигнальный гудок, поезд тронулся с места, а он не пришел. Она думала, что ее попутчик пересел в другой вагон или с ним что-то случилось. Шура снова почувствовала себя одинокой и беззащитной. Она сидела на чемодане, ни с кем не разговаривая, пока наконец не доехала до Новороссийска, где ее должен был встретить дядя.