Шумим, братцы, шумим... - [3]
На третий день с утра площадь снова заполнили толпы членов неформального "Народного Союза борьбы за тигродога". Трамваи и троллейбусы увязли в плотных слоях манифестантов. Лояльные трезвомыслящие трудящиеся не смогли попасть вовремя к рабочим местам. В городе работали только кооператоры-лоточники. Они шныряли в толпе, предлагая митингующим подкрепиться бубликами по шестьдесят копеек за штуку (шесть коп. — за тесто, пятьдесят четыре — за дырку).
На цоколь памятника вскарабкался тучник с рачьими глазами и гуцульскими усами. Его подсаживали под зад два бородатых телохранителя в синих майках с изображением желтого барабана на груди.
Скрещенные под барабаном палочки подозрительно смахивали на берцовые кости.
— Соотчичи! — хрипло возопил тучник. — Никакой этот немец не Эдмонд фон Кильштейн! И не немец он вовсе, а Моня Финкельштейн. Масоны хотят выкупить тигродога и выпускать по ночам на улицу, чтоб он кусал православных. Операция запланирована три тысячи лет назад царем Соломоном и является частью международного заговора.
Бородатые синемаечники похлопали в ладоши и помогли своему фюреру спуститься на землю.
Подражая телодвижениями ящерице, Алевтина Шпулькина проворно поползла вверх по мрамору и бронзе к своему привычному месту — на думитрашкину коленку. Пока она взбиралась, из водочной очереди прибежал гонец.
— Пахомыч! — закричал он в толпу. — Твой номер подходит!
Но Пахомыч уже захмелел иной, возвышенною брагой.
— Хрен с ей! — отмахнулся Пахомыч и, воздев кулак над головой, забасил истово: — Руки прочь от родимого тигродога!
Рядом с Пахомычем стоял некто Ф. X. Кислицер — худосочный, с желтоватым лицом человечек. Утром он отправился из дома в ОВИР подавать документы на отъезд в город Ерушалаим. Брел Кислицер, согнувшись, как запятая, жестоко страдая от язвенной грызи в правом подреберье, а также от мировой скорби, лекарства от которой нет еще ни на каких широтах и долготах. Шум на площади привлек Ф. X. Кислицера, и он свернул со скорбного своего пути. Теперь, находясь близ могучего красноносого Пахомыча, Ф. X. Кислицер дребезжащим дискантом тоже стал скандировать: "Ру-ки-прочь-от-ти-гро-дога!", словно оттеняя малым подголоском грозное гудение вечевого колокола. Но самое поразительное, что у Кислицера прошло нытье в животе. Абсолютно! Отпустило, как не бывало! Упругая волна народного энтузиазма подхватила его, подняла к вершинам духа и… исцелила! "Все! Остаюсь! — сказал он себе. — Только пошляк может бросить родину в ее минуты роковые. К черту Ерушалаим!"
Наконец встреченная овацией Алевтина — она уже стала душой народного протеста — умостилась на бронзовом колене и пошла-поехала: — Сограждане! Это что ж такое деется?! Мало того, что столица жрет половниками наш сахар, а мы тут с талона на талон перебиваемся, так они еще восхотели лишить наш старинный град его исконного тигродога! Ну, нет, номер не пройдет!
Последний раз на Руси только Марфа Посадница с такой яростью обличала гегемонизм белокаменной. От упоминания сахара толпа сдетонировала, взорвалась ревом и возжаждала безотлагательно линчевать директора зоопарка черрипродавца Н. Н. Тюфтелина. Батальон внутренних войск изготовился к остужению горячих голов ручным способом.
Неизвестно, уцелел бы директор зоосада Н. Н. Тюфтелин, если бы обстановка внезапно не разрядилась. Но не штатные райкомовские идеологи и не златоусты из общества "Знание" потушили страсти. Сделала это бабушка Лукерья. Она тоже решила полюбоваться чудо-зверем и отправилась в зоопарк. Изумление бабушки Лукерьи при виде тигродога было равносильно радости тигродога, увидевшего свою хозяйку.
— Господи, — охнула Лукерья. — Шарик ты мой бедный! Да кто ж тебе бока-то раскрасил и в клетку засунул?!
Тигродог жалобно заскулил, завилял хвостом и бросился на железную сетку, норовя просунуть язык сквозь ячею, чтобы оказать хозяйке искреннюю свою нежность.
Примчавшимся в зоосад милицейским следователям бабушка Лукерья сообщила следующее:
— Два шаромыжника у меня свели Шарика. Нёделю отирались у забора, все к теплице моей гладиолусной приглядывались, разграбить, видать, целились. Гладиолусы-то нынче в цене. А Шарик им мешал. Он к чужим злой, как аспид. Уж как они его стреножили и охомутали, ума не приложу, сонную отраву небось подбросили. А теплицу обворовать им все равно не удалось — я заместо Шарика ночами караулила.
Были сняты показания и с Н. Н. Тюфтелина.
— С чего вы взяли, что продавцы тигродога были матросами в штатском?
— Потому что они были в штатском.
— Но почему вы решили, что они матросы?
— А по походке. Они качались.
Давая показания, Тюфтелин был совершенно спокоен. Типичный непотопляемый номенклатурный резервист (брошенный на зверей с банно-прачечного треста, а до того — директор филармонии), он твердо знал, что в самом худшем случае его пересадят на компьютерный центр. Ну и что? Выдюжим! Слово "компьютер" он уже выговаривал почти без запинки, а это для руководителя главное.
Сенсационное разоблачение тигродога Черри было трижды оглашено на всю площадь Думитрашку через репродуктор машины ГАИ. Толпа недовольно забурчала, но все же стала расползаться по переулкам и улицам. Ожили, задвигались освобожденные трамваи и троллейбусы.
