Шум падающих вещей - [2]
В последующие недели образ Рикардо Лаверде из обыкновенной злой шутки, какие, случается, играет с нами память, превратился в упорного неумолимого призрака. Призрак стоял возле моей постели, пока я спал, а бессонными ночами глядел на меня издалека. Ведущие утренних радиопередач и вечерних новостей, газетные колумнисты, которых читали все, и блогеры, которых не читал никто, – все они задавались вопросом, так ли уж необходимо убивать заблудившихся бегемотов; быть может, их достаточно будет связать, усыпить, отправить обратно в Африку? Я в своей квартире, вдали от этих споров, следил за ними со смесью восторга и отвращения и все чаще думал о Рикардо Лаверде, о тех давних днях, о том, сколь кратким было наше знакомство и как долго тянутся его последствия. В газетах и на экранах представители власти перечисляли болезни, которые распространяют парнопалые (они использовали именно это новое для меня слово, «парнопалые»), а в богатых районах Боготы то и дело мелькали футболки с надписью «Save the hippos»[4]. Я же у себя в квартире долгими дождливыми вечерами или по пути в центр снова и снова воскрешал в памяти день смерти Рикардо Лаверде и упрямо перебирал детали. Меня удивило, с какой легкостью всплывает в голове все сказанное, увиденное или услышанное, а также испытанная и уже преодоленная боль. С какой готовностью мы предаемся разрушительным упражнениям памяти, которые в конечном счете не приносят никакой пользы, а лишь усложняют наше нормальное существование, подобно мешочкам с песком, которые атлеты привязывают к ногам во время тренировок.
Постепенно и не без удивления я пришел к мысли, что смерть этого бегемота послужила завершением одного давнего эпизода в моей жизни, словно я вернулся домой, чтобы запереть дверь, которую, уходя, по рассеянности оставил открытой.
Так началась эта история. Никто не знает, зачем нам нужно вспоминать, какие это приносит нам награды или наказания, как меняется пережитое оттого, что мы о нем вспоминаем, но по-настоящему вспомнить Рикардо Лаверде вдруг стало мне совершенно необходимо. Я где-то читал, что в сорок лет мужчина должен рассказать историю своей жизни, и срок этот неуклонно приближается. Сейчас, когда я пишу эти строки, лишь несколько недель отделяют меня от роковой даты. Историю своей жизни. Нет, я не стану рассказывать историю моей жизни, а лишь опишу несколько очень далеких дней, отчетливо сознавая, что эта история, как говорится в сказках, случалась не раз и будет повторяться вновь и вновь.
И не так важно, что на сей раз рассказать ее выпало мне.
В день своей смерти в начале 1996-го Рикардо Лаверде провел все утро в центре Боготы, прогуливаясь по узким улочкам Ла-Канделарии[5] среди старых, крытых черепицей домов с мраморными табличками, неведомо для кого воскрешавшими некие исторические события. Около часу дня он явился в бильярдную на Четырнадцатой улице, чтобы сыграть пару партий с тамошними завсегдатаями. В начале игры он не выглядел ни встревоженным, ни взволнованным. Играл тем же кием, что и всегда, за тем же столом, что и всегда, – возле дальней стены, под телевизором, работавшим без звука. Рикардо сыграл три партии, но не помню, сколько из них он выиграл, потому что в тот день я играл не с ним, а за соседним столом. Зато хорошо помню, как он рассчитался, распрощался с игроками и направился к двери в углу бильярдной; миновал несколько столов, которые обычно пустовали, потому что неоновый свет странно бликовал на шарах в этой части помещения, а затем вдруг словно споткнулся обо что-то, развернулся и направился обратно к нам. Он дождался, пока я доиграю шесть или семь уже начатых карамболей и даже коротко поаплодировал одному трехбортному удару. А потом, глядя, как я выставляю свои результаты на счетной доске, подошел поближе и спросил, не известно ли мне, где бы взять напрокат какое-нибудь устройство, чтобы послушать запись, которую только что получил. Я множество раз спрашивал себя, как бы все повернулось, если бы Рикардо Лаверде обратился не ко мне, а к кому-то другому. Но это бессмысленный вопрос, как и множество других, касающихся нашего прошлого. У Лаверде были свои причины обратиться именно ко мне. Этого уже не изменить, как не изменить и того, что произошло потом.
Мы познакомились годом раньше, за пару недель до Рождества. Мне вот-вот должно было исполниться двадцать шесть, два года назад я получил диплом адвоката, и, хотя мало знал о реальном мире, в мире юридических теорий для меня не было тайн. После выпуска с отличием (мой диплом был посвящен безумию в «Гамлете» как обстоятельству, освобождающему от уголовной ответственности; я и по сей день спрашиваю себя, как мне удалось сделать так, чтобы эту тему утвердили, не говоря уж о том, чтобы получить высокую оценку) я стал самым юным сотрудником нашей кафедры за всю ее историю, по крайней мере, так сказали старшие коллеги, предлагая мне эту работу. Я был убежден, что преподавать введение в право и основы теории права испуганным детям, только-только покинувшим школьные парты, – единственная возможная перспектива в моей жизни. Стоя за деревянной кафедрой и созерцая ряды безбородых растерянных юнцов и восторженных девушек с широко раскрытыми глазами, я сам получил первые уроки, касающиеся природы власти. От новоиспеченных студентов меня отделяли лишь восемь лет, но между нами простиралась двойная пропасть – власти и знания. Я был наделен и тем и другим – они же, дети, едва начинавшие жить, ни тем ни другим не обладали. Они восхищались мной и немного меня побаивались, и я понял, что к этому страху и восхищению привыкаешь, будто к наркотикам. Я рассказывал студентам о спелеологах, которых завалило в пещере и которые несколько дней спустя, чтобы выжить, принялись поедать друг друга. На них распространяются нормы права? Я рассказывал им о старике Шейлоке
В романе Хуана Габриэля Васкеса, самого известного современного писателя Колумбии, «наследника Маркеса», как именует его пресса, есть все, что предполагает качественная литература: острый закрученный сюжет, психологическая драма, тропические цветы и запахи, непростые любовные отношения. Колумбия еще только оправляется от жесткой войны правительства с Пабло Эскобаром. На улицах Боготы еще гибнут люди. Молодой преподаватель права Антонио Яммара становится свидетелем убийства бывшего летчика Рикардо Лаверде и начинает расследование.
Молодой писатель ненадолго возвращается в родную Колумбию из Европы, но отпуск оказывается длиннее запланированного, когда его беременная жена попадает в больницу. Пытаясь отвлечься от тревоги, Хуан бродит по знакомым улицам, но с каждым шагом Богота будто затягивает его в дебри своей кровавой истории, заставляя все глубже погружаться в тайны убийств, определивших судьбу Колумбии на много лет вперед. Итак, согласно официальной версии, 9 апреля 1948 года случайный прохожий застрелил Хорхе Элесьера Гайтана, лидера либеральной партии, юриста и непревзойденного оратора.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.