Шуаны, или Бретань в 1799 году - [105]

Корантен терялся в догадках и не осмеливался принять твердое решение. Солнце к полудню почти рассеяло туман, но постепенно он опять усилился и стал таким густым, что Корантен уже не мог видеть деревья даже на близком расстоянии.

«Еще новая беда! — думал он, медленно возвращаясь домой. — В пяти шагах ничего не видно. Погода покровительствует нашим влюбленным. Попробуйте следить за домом, когда его охраняет такой туман!»

— Кто идет? — крикнул он, схватив за плечо какого-то человека, казалось взобравшегося на бульвар по самым опасным скалам.

— Это я, — наивно ответил детский голос.

— А-а, мальчуган с красной ногой! Хочешь отомстить за отца? — спросил Корантен.

— Хочу! — ответил ребенок.

— Хорошо. Ты знаешь Молодца?

— Знаю.

— Прекрасно. Так вот, не отходи от меня, исполняй в точности все, что я тебе прикажу, и тогда ты завершишь дело твоей матери и заработаешь много денег. Ты любишь деньги?

— Люблю.

— Ага! Ты любишь деньги и хочешь убить Молодца! Я позабочусь о тебе.

«Ну, Мари, ты сама выдашь его нам, — сказал про себя Корантен, постояв секунду в раздумье. — Она слишком порывиста, чтобы разгадать тот удар, который я сейчас нанесу ей, и к тому же страсть никогда не рассуждает. Она не знает почерка маркиза. Итак, пришла минута поставить западню, а по своему характеру Мари бросится в нее очертя голову. Но для верного успеха этой хитрости мне необходим Юло. Побегу к нему».

А в это время мадмуазель де Верней и Франсина держали совет, как им избавить маркиза от сомнительного великодушия Корантена и от штыков Юло.

— Я пойду к нему, надо его предупредить! — воскликнула бретонка.

— Безумная! Да разве ты знаешь, где он? Даже я сама, хотя меня будет вести голос моего сердца, могла бы долго искать и все же не встретить его.

Мадмуазель де Верней придумывала множество безрассудных планов, которые так легко выполнять, сидя у камина, и наконец воскликнула:

— Когда я его увижу, опасность вдохновит меня!

Как это свойственно пламенным натурам, ей понравилась мысль принять решение в последнюю минуту, доверившись своей счастливой звезде или той бессознательной находчивости, которая редко изменяет женщинам. Но, может быть, еще никогда так не щемило у нее сердце. То она сидела неподвижно, словно каменная, глядя в одну точку, то при малейшем шуме содрогалась, как дерево, почти вырванное с корнем, когда дровосеки дергают ствол веревкой, чтобы ускорить его падение. Вдруг вдалеке раздался грохот — яростный залп двенадцати ружей. Мадмуазель де Верней побледнела и, схватив Франсину за руку, вскрикнула:

— Умираю!.. Они убили его!

В гостиной послышались тяжелые солдатские шаги. Франсина испуганно поднялась с места и ввела в комнату капрала. Республиканец отдал честь мадмуазель де Верней и протянул ей два порядком испачканных письма. Не дождавшись от нее никакого ответа, капрал вышел, сказав на прощанье:

— Сударыня, это от нашего командира.

Мадмуазель де Верней, охваченная тяжелым предчувствием, прочла письмо, видимо, наспех написанное Юло:

«Мадмуазель, мои контршуаны изловили и только что расстреляли гонца маркиза Монторана. Посылаю вам одно из перехваченных писем, поскольку оно может представить для вас некоторый интерес...»

— Слава богу! Они убили не его! — воскликнула мадмуазель де Верней, бросив письмо в огонь.

Мари вздохнула свободнее и с жадным вниманием прочла пересланную ей записку: она была от маркиза и явно адресована г-же дю Га.

«Нет, ангел мой, сегодня вечером я не поеду в Виветьер: сегодня вы проиграете графу пари, а я одержу победу над Республикой в образе известной вам очаровательной девицы, и, надеюсь, вы согласитесь, что она стоит одной моей ночи. Это будет единственной моей реальной победой за всю кампанию, ибо Вандея решила покориться. Больше во Франции делать нечего, и я (вероятно, вместе с вами) возвращусь в Англию. Но отложим серьезные дела до завтра!»

Записка выпала у нее из рук, она закрыла глаза и, откинув голову на подушку, застыла в молчании. Вдруг она подняла глаза к камину и взглянула на часы: было четыре часа.

— Господин де Монторан не торопится! — сказала она с жестокой иронией.

— Ах, если бы он совсем не пришел! — воскликнула Франсина.

— Если он не придет, — глухим голосом сказала Мари, — я сама пойду за ним! Но нет, теперь уже недолго его ждать... Франсина, хороша я сегодня?

— Вы очень бледны!

— Скажи, — промолвила мадмуазель де Верней, — эта благоухающая комната, эти цветы, свечи, эта опьяняющая нега, — может все это вызвать мысли о небесном блаженстве в том, кого я хочу этой ночью одурманить наслаждениями любви?

— Что случилось, мадмуазель?

— Меня предали, обманули, осквернили, унизили, одурачили, погубили, и я хочу его убить, растерзать! Да, в его манерах всегда было плохо скрытое презрение, но я не хотела этого видеть! О, я умру от этого!.. Нет, нет, как я глупа! — воскликнула она, смеясь. — Он придет, у меня впереди целая ночь, и я докажу ему, что мужчина, который обладал мною, муж или любовник, уже не может покинуть меня. За оскорбление я отплачу полной мерой, и он погибнет в отчаянии. Я поверила, что в его душе есть какое-то величие, но он, вероятно, сын лакея. Конечно, он очень искусно обманывал меня, мне все еще трудно поверить, что человек, способный безжалостно отдать меня во власть Хватай-Каравая, может унизиться до плутовства, достойного Скапена. Так легко играть сердцем женщины, когда она любит, но ведь это самая подлая низость! Пусть бы он убил меня, пусть! Но лгать!.. Он способен лгать, а я так высоко его ставила! Нет, на эшафот его, на эшафот! Ах, я хотела бы видеть, как ему отрубят голову!.. И неужели я уж так жестока? Он умрет, все еще ощущая мои ласки, мои поцелуи, которые будут ему стоить двадцати лет жизни...