Штурман - [10]

III

Ни в этот вечер, ни на следующее утро штурман не появился в столовой, но никто этого не заметил. Он пришел к самому концу второго завтрака, сел за пустой столик, наспех поел и, возвратившись в комнату, снова растянулся на постели.

Около пяти часов заревели громкоговорители. Вызывали экипажи, а через некоторое время постучали и к нему.

— Что это?

Рассыльный протянул ему листок бумаги: «Сегодня ночью лейтенанту Рипо приказывается принять участие в боевой операции в составе экипажа капитана Ромера». На приказе стояла печать штаба эскадры.

— Отнесите это тому, кто вас прислал, — сказал штурман. — Я болен.

— Нужно расписаться, господин лейтенант. Он написал на полях: «Я болен» — и расписался. Рассыльный ушел. Ромер считался плохим пилотом. Он уже несколько раз попадал в ситуации, которые могли кончиться катастрофой, так что каждое его возвращение было настоящим чудом. Чтобы благополучно вернуться, недостаточно было просто полагаться на свою удачу: необходимо еще большое мастерство и летный навык, почти ставший инстинктом. В тех, например, случаях, когда бомбы не могли накрыть цель или сбросить их не позволяла какая-нибудь неполадка в механизме, инструкция запрещала разворачиваться непосредственно над объектом, как это можно было бы сделать где-нибудь над полями в Англии. Так как траектории самолетов пересекались, то прежде всего нужно было избежать столкновения, суметь различить темные громадины, проплывающие над пожарищем, нужно было ускользнуть от слетавшихся на добычу истребителей и потом опять нырнуть в клокочущий и ревущий поток снарядов, чтобы под огнем сотен зениток снова точно зайти на цель и сбросить бомбы. Один этот маневр, во время которого летчики сыпали чудовищными проклятиями, был сущим кошмаром и требовал от всего экипажа, и в первую очередь от пилота, огромной выдержки и четкости. Но лицо пилота Ромера, казалось, было отмечено печатью обреченности. По натуре он был молчалив, и летчики его экипажа говорили, что он не обращает внимания на предупреждения стрелков, сообщающих об опасной близости какого-нибудь самолета. Словно ничего не слышит.

— Ромер… — проворчал штурман. — Почему бы просто не написать: «Сегодня ночью лейтенанту Рипо приказывается свернуть себе шею»?

Была уже ночь, когда в комнату переваливаясь вошел толстяк — врач авиабазы.

— Ну, — сказал он своим обычным добродушным тоном, — что у нас не клеится? Штурман сел на койке.

— Все, — сказал он. — Я на ногах не держусь.

— Почему ты не пришел ко мне?

— Не мог решиться. Сразу вдруг навалилось.

— Ты знаешь порядок. Должен был меня предупредить.

— Я надеялся, что пройдет, — устало проговорил штурман. — Я не ожидал, что сегодня мне предложат лететь.

— С Ромером? — В глазах у врача блеснула хитрая искорка.

— Все равно с кем. Я не могу.

— Приляг.

Врач любил летчиков. Он распил с ними не одну кружку пива, и в его медпункте их всегда ожидал хороший прием. Многих лечили здесь от гриппа, бронхита, гайморита, а также от кое-каких болезней, которыми заражали их девушки из соседнего городка. Как только кто-нибудь из летчиков заболевал, командир экипажа заставлял его пойти на медпункт, потому что на большой высоте воспаление носовой полости или гортани могло привести к серьезным неприятностям. Вообще-то летчики отличались завидным здоровьем, и если уж с ними что-то случалось, то большей частью они нуждались скорее в отходной священника, чем в помощи врача.

— У тебя ничего нет, — объявил врач, тщательно осмотрев и прослушав штурмана. — Сто лет проживешь. Если ты и болен, то все дело в этом, — добавил он, коснувшись головы штурмана. — Ты переживаешь.

— Может быть, — ответил штурман.

— Напрасно. Твои переживания ничего не изменят. Я попрошу, чтобы тебе дали отпуск.

— А потом?

— Что «потом»? Развлечешься, где захочется.

— Хотел бы услышать, где именно.

— У тебя что, нигде нет подружки?

— Нет, — сухо ответил штурман.

— Тогда сходишь в кино.

— А потом?

— Вернешься, и все наладится.

— Ты так думаешь?

— Конечно. У тебя сейчас нервная депрессия из-за этой катастрофы: тебе должны были дать отпуск.

Взявшись за дверную ручку, врач обернулся, и его широкое, как луна, доброе лицо расплылось в улыбке.

— Через неделю будешь в форме. Отдохни. Я скажу, чтобы тебе приносили сюда еду.

В наступившей ночи нарождался глухой гул — казалось, гудит сама земля; гул нарастал, становился мощным рокотом, в нем возникали ревущие органные ноты — это во мраке взлетали самолеты. Штурман встал, натянул домашнюю куртку и вышел, В небе, словно на цирковой арене, плясали белые, красные и зеленые звездочки бортовых огней. Они растянулись далеко над полями; ждали, пока подстроятся все тяжелые четырехмоторные самолеты, чтобы взять затем курс к побережью. Машины медленно строились в боевом порядке, и с ураганным грохотом, сотрясавшим землю, эти новые созвездия устремлялись к югу.

Так было каждую ночь, и время от времени штурман занимал свое место — уголок в одном из самолетов эскадры — и, склонившись над картами в своем закутке, ставил первую точку, вычисляя скорость и силу ветра. Но на этот раз он отказался от полета. Он не хотел, как продажная девка, кочевать из экипажа в экипаж и летать с пилотами, которых не знает, а то и просто с болванами. Не могло быть и речи, что он полетит с Ромером. Штурман летал в хорошем экипаже, но это не помешало случиться катастрофе. Нет, он не станет испытывать судьбу и не согласится, как дурак, вместе с Ромером ставить свою жизнь на карту, даже если это необходимо, чтобы увеличить на единицу число самолетов, участвующих в операции. Самолетом больше или меньше, это ничего не меняет.