Штурм Мир Самира - [11]

Лишь под вечер третьего дня мы нашли в себе силы продолжать путешествие.

Чтобы добраться до южной стороны Мир Самира, надо было обогнуть несколько отрогов. Вверх по Чамарской долине с нами шел таджик, который в результате какой-то удивительной мутации был наделен светлыми усами и розовыми глазами. Оказалось, что этот альбинос – тханадар (сторож) Навакского перевала. В его обязанности входило охранять путников от грабителей, и он добровольно покинул свой пост, чтобы сопровождать нас.

Чамарская долина – сравнительно широкая и намного более живописная, чем Дарра Самир. Трава радовала глаз обилием оттенков зелени, всюду цвели огромные мальвы. На склонах стояли кибитки кочевников, паслись овцы.

Около семи часов мы сделали короткий привал в деревушке Дал Лиази, горстке каменных лачуг. Отсюда хорошо была видна дорога на Навакский перевал и гору Урсакао, коричневую, с тонкими языками снега.

Чем выше, тем суровее становился пейзаж, реже попадались кибитки. С окружающих скал нас дружно освистывали сурки. Кони поминутно останавливались, привлеченные горькой полынью, которую они поедали в огромном количестве.

На шестом часу ходьбы мы увидели устье большой, накрытой облаками долины, простирающейся на запад.

– Восточный ледник, – сказал Хью. – Теперь нам осталось немного. Жаль, что пасмурно.

В этот миг облака стали рассеиваться, и вот уже нашим взорам предстала большая часть северного склона Мир Самира, включая Китайскую стену, а также и снежный конус вершины. К ней по гребню отрога вел как будто вполне проходимый путь. Мы повеселели.

– Только бы подняться на гребень, а там уж дойдем! Скользящие вверх по склонам рваные облака напоминали дым; казалось, Мир Самир горит. Подул леденящий ветер и донес глухой рокот падающих камней. Не долина, а поле битвы, с которого валькирии унесли всех убитых. Несмотря на жару, нас пробрала дрожь.

– Если южный склон неприступен, – сказал Хью, – можем попытаться отсюда.

Пока что мы пошли дальше по своему маршруту. Впереди с крутой осыпи срывался водопад. Мы поднялись рядом с ним, обогнули восточный отрог Мир Самира и очутились в верхней части Чамарской долины.

До чего же мал человек! Справа открывался вид на южный фасад Мир Самира: восточный отрог, словно каменная стена, усыпанная сверху битым стеклом; снеговая вершина; ледник, который летняя жара заставила отступить к самой горе; морены – каменистые пустыни; верхний луг, прорезанный широкой речкой, вбирающей в себя множество ручейков. Южный гребень – плечо Мир Самира – круто вздымался до высоты пяти тысяч метров, потом так же круто спускался, переходя в отрог, который тянулся на восток, замыкая верховье долины. За гребнем лежал юго-западный ледник, где мы бродили впустую несколько дней назад.

– По ту сторону, – Хью, повернувшись, указал на отвесную стену, – лежит Нуристан.

Последние кибитки остались на лугу перед водопадом, а здесь стояла лишь убогая каменная лачуга, крытая дерном. Она принадлежала вождю таджикской деревни Шахр-и-Буланд, которую мы миновали по пути. В лачуге жил пастух, сын вождя. Когда мы, еле волоча ноги, ступили на огражденную камнями площадку перед летовкой, он вышел навстречу и подал нам миску кислого молока.

Полдень… Ослепительное солнце… Спасаясь от него, мы нырнули в расселины и будто очутились в ящиках каменного секретера.

До самого вечера мы отдыхали, перебираясь из расселины в расселину по мере того, как нас настигало солнце. Хью читал «Собаку Баскервилей», я зубрил грамматику кафирского языка, единственную серьезную книгу в экспедиции, если не считать справочника по альпинизму. (Наша библиотека редела с угрожающей быстротой, так как нашла себе, увы, совсем иное применение.)

«Ноутс он зе Башгали (Кафир) Лэнгвидж» – так назывался труд, составленный в 1901 году полковником Девидсоном с помощью двух кафиров из племени башгали. Помимо теоретической части, книга содержала ряд упражнений. Я тщательно прятал ее от Хью: он весьма пренебрежительно отзывался о моих попытках научиться персидскому языку. Впрочем, это и в самом деле было не так-то просто, если учесть мой возраст – тридцать шесть лет – и то обстоятельство, что у таджиков, с которыми меня свела судьба, было свое собственное представление о том, как следует произносить те или иные слова.

Приобретая грамматику, я собирался втайне заучить побольше кафирских фраз и поразить Хью, когда мы встретимся с народом. Но у нас было столько других дел, что до сего дня книга пребывала на дне одного из бесчисленных тюков. Только сейчас я обнаружил ее в рисе, который купил на рынке в Кабуле.

Прочитав одну тысячу семьсот сорок четыре сентенции и их перевод на английский язык, я получил несколько неожиданное представление о повседневной жизни кафиров-башгали.

– Штал латта вос ба падре у претт ту наштони мрлош... Знаешь, что это такое?..

(Теперь все равно было поздно потрясать Хью своим умением вести непринужденную беседу с местным населением.)

– Что?

– На языке башгали это значит: «Если у тебя давно понос, ты непременно умрешь».

– От этого изречения нам мало толку. – Его гораздо больше занимал Конан-Дойл.