Штрихи к портретам: Генерал КГБ рассказывает - [17]

После возвращения из рейда на Любанщину между Коржом и Козловым произошла размолвка. Василий Иванович решил подчинить себе Василия Захаровича. Но не тут-то было. «Я тебя спас, а теперь ты мною командовать собрался?» – сразу обозначил Корж намерения Козлова.

И увел отряд на родную Пинщину.

Позже это было преподнесено Центру как неподчинение Минскому обкому партии, проявление анархии. И не прощали Коржу долго. Звание Героя Советского Союза ему присвоили позже других, только в 1944 году, уже после освобождения Белоруссии от оккупантов.

Корж говорил всегда немного, но зато правду. Это прибавляло ему друзей. Прибавляло и недругов.

Личная неприязнь между Коржом и Козловым продолжалась, к сожалению, и после войны…

* * *

Василий Захарович вел дневник с 4 июля 1941 года… Краткие записи – одна, две, три строчки. Очень скупые записи. Но одна есть попространнее. Не могу не привести ее полностью, сохраняя орфографию.

«7.1Х.41. С утра были в двух деревнях: д. Милевичи и д. Залючицы… Какую жуть наводят эти деревни, ни в одном доме не найдешь мужчину. Только ребятишки и женщины. Когда спросишь, где папа или где муж – получаешь один ответ: папу или мужа давно забрали… Спросишь: за что? Тоже получаешь один ответ: не знаю, за что, он не виноват. Просто злые люди наговорили, а товарищи не разобрались и взяли. И я пришел к убеждению, что столько противников советской власти не было и не могло быть. А иначе она бы не удержалась и не имела бы таких успехов, какие имела…

Это действительно «шпиономания»… Всякому дураку дают решать судьбу человека. Этот дурак, воображая больше, чем соображая, не жалея народ и не соображая, что противопоставляет народ советской власти, подписывает протокол допроса – и решается судьба целого семейства, то есть обвиняемый идет в тюрьму, на высылку или к уничтожению, а вся семья, зная, что он не виноват, враждует и не доверяет советской власти. Но между прочим знает, что нет лучше власти для трудящегося, как советская. А почему так делается, он не разберет.

Вот этот прохвост, горе-руководитель, негодяй, подхалим, гонясь за дешевым авторитетом, желающий состряпать больше дел и «найти больше врагов», решает судьбу человека. А другая сволочь, сидя где-нибудь в центральном аппарате, утверждает эту бездушную бумажку, и судьба человека решена. Попробовали бы они завоевать советскую власть, поработать действительно с народом в тылу противника, чтобы он узнал, что такое советская власть и кто ее опора, и как жалеть надо свой народ – этот ценнейший капитал. Я записал свои соображения и соображения народа в отряде, поскольку все откровенничают.

Другой пример, который подтверждает мною написанное. Это мой разговор 2. IX. 41 в бывшей Польше (по другую сторону р. Случь, бывшей государственной границы. – Э.H.Б. Отряд дневал на хуторе, потому что был сильный дождь. Холод, кушать нечего. На этом хуторе был старик восьмидесяти лет и его уже пожилые два сына. Они нас кормили, конечно, лишь только потому, что мы были вооружены.

И вот я спросил старика: как живется, дедушка? Эй, говорит, детки, плохо. При польской власти еще кое-как жили, а при этих большевиках жизни никакой нет. Вот был я за рекой у своих. Там же, говорит, не осталось ни одного мужчины около границы. Всех побили (арестовали, выселили. – Э.H.Б. Разве это власть? Так робит сейчас Гитлер, убивает, расстреливает людей за ничто. Это, говорит, не власть, если она уничтожает ни за что своих людей».

Пусть извинит читатель за малограмотность записи. Но за ней – крик души, боль сердца. Потрясающие строки по своей глубине и откровенности. Я сравниваю их с рассуждениями Ю.В. Андропова в 1967 году по поводу попытки ввести личные лицевые счета оперативным работникам КГБ. Я отдаю должное и В.3.Коржу, и Ю.В. Андропову, которые в разное время, в разных условиях мыслили на сей счет примерно одинаково.

И еще хочу обратить внимание читателя на одну фразу в дневнике: «народ в отряде откровенничает».

Сентябрь – октябрь 1941 года, немец ведет бои под Москвой. Мы в глубоком тылу врага. У костра идут неспешные разговоры о послевоенной жизни. Рассуждают молодые партизаны: «Когда война кончится, наемся от пуза хлеба, сала, борща». У тех, кто постарше да еще городской житель, запросы иные: «Пойду в ресторан, закажу отбивную, ростбиф, пивка, водочки графинчик, салатики всякие там… Поеду в санаторий».

Но разговоры велись не только о еде. Говорили и о том, как будем строить жизнь после войны. Единодушны были в том, что очистим жизнь от бюрократов, подхалимов и прочей нечисти. А Корж слушал, слушал да и сказал: «После войны – это как половодье весной. Талая вода поднимет весь мусор. Пожалуй, мусор будет плавать наверху, а вот все ценное, как золото, окажется на дне».

Далеко смотрел Василий Захарович. После войны на поверхность, к власти, рванули кое-где откровенные карьеристы, а такие, как Корж, остались на обочине… А ведь они – пахари жизни.

* * *

Мне эти разговоры запомнились навсегда. И, наверное, не случайно, начиная работу в органах госбезопасности, рассматривая тысячи дел по реабилитации осужденных в 1937–1938 годах, бережно относился к судьбе каждого человека. Когда стал руководителем областного, краевого, республиканского масштаба, строжайше следил за соблюдением законности. И в Минске, и в Ставрополе, и в Узбекистане, и в Москве удалось уберечь от тюрьмы многих людей. Школа Коржа сказывалась, запала в душу его наука на всю жизнь.