Штрафбат 999 - [94]

— Вы были серьезно больны, — успокаивающим тоном произнес Кукиль. — А теперь вам лучше. Прошу вас, Юлия, вам сейчас нельзя говорить. Попытайтесь уснуть.

В ее глазах мелькнуло воспоминание, медленно, очень медленно Юлия вспомнила о том, что произошло. Она попыталась сесть в постели, но ее истощенное тело лишь судорожно вздрогнуло, отказываясь повиноваться.

— Разумеется… это…

— Да-да, ваш опыт удался. А теперь, пожалуйста, успокойтесь!

— Вы… вы… Эрнста…

— Конечно, конечно, — ответил доктор Кукиль, — обещаю вам доставить его в Берлин. Я уже предпринял все необходимые шаги. Так что беспокоиться вам не о чем. А теперь спать. Потом я сообщу вам нечто, что вас наверняка обрадует.

— Что… что… это?

— Я разговаривал с вашим мужем, — солгал он. — Нет-нет, не лично. Он пока что находится в России. По телефону. Мне удалось связаться с его подразделением. У него все хорошо, и он сказал мне, что… что рад скорому возвращению и…

— Он… знает об… этом?

— Нет.

И тут же быстро добавил заранее заготовленную порцию лжи:

— Я просто не хотел его беспокоить. Еще успеем ему обо всем сказать.

— Прошу… — с трудом произнесла Юлия, потом закрыла глаза. Она пыталась что-то говорить, но доктор Кукиль слышал лишь нечленораздельное бормотание. Секунду или две спустя Юлия Дойчман открыла глаза и с неожиданной ясностью сказала, глядя прямо в глаза Кукилю:

— Прошу вас, позвоните ему еще раз и передайте, что я очень счастлива, так и скажите ему — она очень счастлива, очень…

— Да, — с усилием произнес он, — да, я непременно позвоню. Позвоню и обязательно передам ему.

Но Юлия уже не слышала, что он ответил. Она провалилась в сон.

На этот раз все оказалось куда быстрее. Доктор Кукиль вновь связался со своим приятелем из СС, тот провел его на главный коммутатор связи сухопутных войск. Уже спустя полтора часа им дали Оршу. Но там они и застряли. После долгих упрашиваний удалось выяснить, что на тамошнем участке большие неприятности и что штаб дивизии готовится к переброске на новое место. Дескать, прорвались русские, и потом, какого черта Берлин вдруг заинтересовался каким-то там Дойчманом, сидевшим бог знает в какой глухомани, которая к тому же уже в руках русских? Ах, 999-й штрафной батальон? Какова его судьба? Какого дьявола Берлин вдруг заинтересовался этим? Нет больше этого штрафбата в помине. Стерли его в порошок. Уничтожен. И не только он один, а вместе с кучей других батальонов и полков! У нас в Орше, знаете ли, другим сейчас голова занята. Да-да, вы все верно поняли — уни-что-жен! Кто в живых остался? Да никого. Так что конец связи.

Стало быть, уничтожен, мысленно повторил доктор Кукиль, положив трубку. Раз батальон уничтожен — есть два пути: на тот свет или в плен. Что, впрочем, одно и то же. Он не знал, что и думать. Единственное, что ему было предельно ясно, это то, что об этом не должна была узнать Юлия. По крайней мере, до полного выздоровления. А там посмотрим. Ладно, во всяком случае, он предпринял все от него зависящее, чтобы вызволить Дойчмана. И он не лгал себе. А если все так, как… Если Дойчман действительно погиб, то уже не по его вине. А… а Юлия сумеет одолеть горе. Вероятно, не сразу, вероятно, год или больше она будет скорбеть по погибшему мужу, Однако нет таких ран, которые бы не залечивало время. Надо просто набраться терпения и дождаться. Он возьмет на себя роль участливого, внимательного, доброго друга, который поможет ей справиться со всеми тяготами. А потом… Потом она скажет ему, что, дескать, раньше не понимала его, и…

— Хорошо, мы можем идти, — сказал он группенфюреру, который, расставив ноги в начищенных до блеска сапогах, сидел на вертящемся стуле.

— Ну и как там? — поинтересовался он.

Доктор Кукиль пожал плечами:

— Их батальон уничтожен. Скорее всего.

Группенфюреру не надо было объяснять, что означает «уничтожен».

По Борздовке мчались русские танки, только что прорвавшие линию обороны немцев. Со стороны леса на деревню наступал партизанский отряд Денькова. В их числе был и Тартюхин. Штабсарцт доктор Берген вместе с Кроненбергом сумели вовремя вместе с частью раненых отойти в тыл. Они отъехали на последних грузовиках, когда вокруг рвались снаряды русской артиллерии. Не впервой приходилось им срочно эвакуироваться, когда враг наступал на пятки. Ну прорвались русские, ну и что? Приятного, конечно, мало, но… Навстречу из немецкого тыла срочно подтягивались в спешке набранные резервы. И доктор Берген, когда их грузовик оказался оттеснен их колонной на обочину, вглядываясь в суровые лица солдат, которые, зажав между колен оружие, тряслись в кузовах, вдруг почувствовал себя неловко: а был ли оправдан их срочный отход в тыл, по сути, бегство? И тут же сам ответил себе: был!

Русским хоть и не удалось прорваться дальше Борздовки, но и этого было достаточно. Нетрудно было предположить, какая участь ждала их временный госпиталь, если бы туда нагрянули русские, в особенности опьяненные жаждой мести партизаны.

Его заместитель доктор Хансен остался в Борздовке вместе с группой нетранспортабельных раненых. К раненым бойцам штрафбата прибавились и люди из других подразделений, пехотинцы, позиции которых подверглись танковой атаке русских. В общем, сарай был набит до отказа — люди лежали чуть ли не друг на друге, с ужасом глядя на широкую дверь, через которую в любую минуту могли ворваться русские. Доктор Хансен обходил их, успокаивая, делая обезболивающие уколы и перевязки. Над входом висел большой белый флаг с красным крестом. Вдруг снаружи донесся гул двигателей, лязг гусениц и одиночные выстрелы. Потом послышались голоса, рубленые фразы приказов, сменившиеся взрывами хохота.