Штормовые времена - [3]

Даже с согласия Аделины Филипп медлил принять окончательное решение. Но пока он колебался, квебекский дядюшка умер, оставив ему немалое наследство.

Филипп продал свой офицерский чин, лошадей и пони для поло, а Аделина – обстановку бунгало, оставив только некоторые вещи, дорогие ей как память об Индии: красивую расписную кожаную мебель из спальни, комод и сундук, обитые медью, несколько вышивок шелком, безделушки из нефрита и слоновой кости. Они отбыли морем из Бомбея с дочкой Августой и ее местной нянькой, заботившейся о ребенке с рождения. Нянька ужасалась мысли о необходимости плыть по океану на край света, но она так любила маленькую Августу, что была готова отправиться с ней куда угодно. Самой важной особой в их компании, как он сам считал, был попугай Аделины – умная и здоровая молодая птица, говорун в великолепном оперении. Вопреки мнению, что лучшие говорящие попугаи – жако, попугай имел прекрасное произношение и богатый, хотя частично непристойный словарный запас. Любил он только Аделину и только ей позволял себя гладить. Хозяйка назвала его Бонапартом, поскольку тайно восхищалась «маленьким капралом». Аделина восхищалась французами и лишь спустя годы замужества под влиянием Филиппа стала по-настоящему верной английской короне. Филипп же не испытывал к Наполеону ничего, кроме презрения и неприязни. Его отца убили в битве при Ватерлоо, а сам он родился несколькими месяцами позже. Французов он не любил и не уважал, а попугая добродушно-насмешливо называл Бони.

Путешествие из Индии в Англию казалось бесконечным, но в целом не было неприятным. Они направлялись к новой жизни. На борту собралось много близких по духу людей, и семья Уайток среди них оказалась нарасхват. Погода стояла ясная, и за время путешествия здоровье Аделины улучшилось.

За неделю до Рождества они высадились в Ливерпуле. С ребенком, нянькой и горой багажа долго тряслись в дилижансе до небольшого города Пенчестера, где их с нетерпением ждала единственная сестра Филиппа. Ребенка назвали в ее честь. Сестра была замужем за деканом собора юго-западного графства, человеком значительно старше ее, книжным червем, ненавистником перемен и смуты. Они были прекрасной парой: Августа посвятила себя мужу, а он позволял ей все что угодно. Она отличалась веселым нравом; единственной печалью оставалась бездетность. Сестра Филиппа с нетерпением ждала приезда маленькой тезки, но ее ожидало разочарование. Малышка Августа была настолько застенчива, что не сходила с нянькиных рук, а та эгоистично поддерживала ее в этом. Нянька хотела, чтобы ее подопечная не любила никого, кроме нее, и цеплялась за девочку со страстной собственнической любовью.

Для сестры Филиппа это стало горьким разочарованием. Однако она надеялась со временем преодолеть детскую застенчивость. Августа мечтала оставить ребенка у себя, когда родители уедут в Квебек. Она знала, что сумеет убедить в этом декана. Ей всегда хотелось иметь девочку и ее любить. Черные волосы и глаза, желтоватая кожа ребенка казались ей романтичными и привлекательными.

– Как ты думаешь, откуда это у нее? – спросила она однажды своего мужа. – У Филиппа румянец, у Аделины каштановые кудри и сливочная кожа…

– Спроси лучше у раджи, о котором Аделина все время восторженно рассказывает, – заметил декан. – Наверное, он сможет рассказать.

Жена посмотрела на него с ужасом. За всю их супружескую жизнь он никогда не делал столь непристойных замечаний. И это о жене ее брата!

– И все же, – заметил декан в свою защиту. – Посмотри на великолепное рубиновое кольцо, которое он ей подарил.

– Фредерик! – еще больше испугавшись, воскликнула Августа. – Ты же не всерьез, правда?

– Конечно, нет, – успокаивающе ответил он. – Разве ты не понимаешь шуток? – Но добавил: – Тогда почему раджа подарил ей это кольцо? Я же вижу, что Филиппу это не нравится.

– Раджа подарил ей кольцо, потому что она спасла жизнь его сыну. Они вместе катались на лошадях, и конь мальчика понес. Это был горячий арабский скакун, и он стал необуздан.

Фредерик изобразил скорее усмешку, чем улыбку.

– И Аделина, прекрасная дерзкая ирландка, поймала арабского скакуна и спасла наследника раджи, – заметил он.

– Да, – Августа холодно взглянула на мужа.

– Филипп был там? Он помогал спасению?

– Думаю, нет. С чего бы?

– Ну что ж, возможно, раджа не наградил бы порядочного британского офицера так щедро.

– Фредерик, ты ужасен! – вскричала Августа и оставила его наедине с низкими мыслями.

Аделина решила, что за время пребывания в Англии нужно написать их портреты. Позже им уже никогда не выпадет такая возможность. И конечно, красивее, чем были, они уже не станут. Прежде всего у нее должен быть настоящий портрет Филиппа во всей гусарской красе, а не какой-нибудь дагеротип. Семейство Уайток в прошлом поставляло прекрасных офицеров и в Гусарский полк[2], и в полк Буйволов[3], но, как считала Аделина, среди них не было никого такого же благородного и удалого, как Филипп.

Эта мысль понравилась и Филиппу, хотя сумма, которую он должен был вручить художнику, оказалась непомерной. Но портреты этого живописца были в моде, особенно в военных кругах. Мало того, он умел придать военной форме такой вид, что она, казалось, выступала за раму, самый захудалый офицер, страдавший несварением желудка, приобретал властный взгляд. Что до причастных леди, то художник превосходил самого себя в изображении оттенков кожи и мерцающих тканей. Портреты Филиппа и Аделины стали, вероятно, самыми удачными в его карьере, и то, что их должны были вывезти из Англии еще до выставки в академии, стало для него большим расстройством.