Штормовое предупреждение - [25]

Через несколько минут возле стоявшей на берегу казармы приземлился вертолет. Врач, осмотрев Василия, коротко сказал:

— В госпиталь.

Василия одели в армейское обмундирование и, положив на носилки, понесли к вертолету. Когда машина оторвалась от земли, Василий вспомнил, что так и не успел поблагодарить Гирея Давлятчина и его товарищей. «Нехорошо получилось. Ну да ладно. Выпишусь из госпиталя — найду».

Вертолет качнуло, он слегка накренился, и Василий увидел в иллюминатор свет маяка. Порывисто сел, но врач остановил его:

— Лежите спокойно, вам нельзя двигаться.

— Доктор, там у меня сумка, ее надо на маяк доставить. Попросите летчика, может, залетим?

— А что в сумке-то? Важное?

— Важное. Душевный боеприпас.

Врач недоуменно пожал плечами и пошел к летчикам. Вертолет развернулся и вскоре опустился над островом.

☆

ЧУЖАЯ СЛАВА

Он стоял перед старшиной, точно провинившийся школьник, перед строгим учителем. Было в нем что-то еще совсем неустоявшееся, непрочное: круглые, гладкие щеки заливал румянец смущения, по-детски припухлые губы обиженно вздрагивали, удивительно ясные голубые глаза смотрели на старшину без робости, но с каким-то тревожным ожиданием, будто спрашивали: «А что, товарищ старшина, я действительно неказист? Или не очень?»

Старшина первой статьи Золототрубов разглядывал новичка с любопытством и недоверием. Ростом маловат, плечи худенькие и покатые, как у девочки, руки прозрачные, пальцы тоненькие и длинные, ими хорошо бы играть на скрипке. «Нет, не выдюжит», — решил старшина. Ему вдруг стало почему-то жаль этого молодого матроса, захотелось снять с него бескозырку, ласково погладить по льняным волосам ладонью и утешить: «Ничего, мальчик, не отчаивайся, найдем и тебе дело по плечу».

Заметив, что обступившие их матросы смотрят на новичка иронически, старшина строго приказал:

— Разойдись!

И, обращаясь к молодому матросу, спросил:

— Как фамилия?

— Кургапкин Иван, — ответил матрос. И тут же поправился: — Матрос Кургапкин.

— Так что пойдете, матрос Кургапкин, в первую башню.

Когда молодой матрос отошел, старшина тяжело вздохнул. Хорошо еще, что командир назначил новичка в первую башню. Там народ крупный, богатыри как на подбор. Могут, когда понадобится, и за новичка поработать…

В первой башне Кургапкина встретили приветливо. Особенно хорошо отнесся к нему матрос Кузьма Прошин.

— Ничего, брат, не теряйся, — ободрял он Кургапкина, похлопывая его по плечу. — Держись около меня, надежнее будет.

Новичок окинул Кузьму быстрым взглядом и решил, что с ним действительно будет надежно. Кузьма был хоть ростом тоже невелик, но в плечах широк и кряжист, как ядреный пень. Толстые, чуть кривоватые ноги крепко держали его жилистое тело с длинными руками, играющими под форменкой тугими мускулами. К тому же Кузьма служил по четвертому году, и, надо полагать, никто не осмелится ему в чем-то перечить.

Койка Ивана оказалась рядом с койкой Кузьмы, а рундук был один на двоих. У Кузьмы было верхнее отделение, а у Ивана — нижнее. Но многим они пользовались сообща. Например, у Кузьмы часто не оказывалось зубной пасты или одеколона, и Иван предлагал ему свои. Кузьма почти все время забывал сигареты. Однажды старший матрос Семкин спросил у Кузьмы:

— Ты что, Прошин, на новый сорт сигарет перешел?

— Ага, — весело согласился Кузьма. — Раньше «махорочные» курил, а теперь в основном чужие.

— Свои-то что же не куришь?

— Мне, мил друг, врачи запретили.

Он умел отшучиваться, даже когда старшина делал ему замечания. А замечаний Кузьма получал немало, потому что был отменно ленив и нерадив. Он умел как-то незаметно увильнуть от тяжелой работы, свалить ее на плечи товарища, ухитрялся какими-то путями получать освобождения у корабельного врача, слишком доверявшего назойливому пациенту. Он часто жаловался на то, что у него ломит поясницу. Скоро Кургапкин заметил, что Прошин вообще любит жаловаться. Он жаловался на требовательность командиров, на тяготы корабельной жизни, на жару, на дождь. Единственное, на что он, пожалуй, никогда не жаловался, — это на отсутствие аппетита.

Зато когда выпадала легкая работа, Кузьма становился неузнаваемым. Он весь как-то преображался, работал весело, легко и быстро, сыпал пословицами и прибаутками, которых знал много. И почти всегда в таких случаях его отмечали. Поэтому и оказалось, что в карточке взысканий и поощрений Прошина было не меньше благодарностей, чем у самых старательных матросов.

К Ивану он относился с покровительственной снисходительностью.

— Дружба в нашей флотской жизни — первое дело, — поучал Кузьма. — Ты мне уважишь, я тебе помогу. Так-то.

Иван что-то не замечал, чтобы Кузьма кому-нибудь помогал или кого-нибудь «уважил».

Однажды Иван собирался в увольнение. Кузьма спросил:

— Куда идешь?

— Не знаю еще. Может быть, в кино.

— А деньги есть? — осведомился Кузьма.

— Найдутся.

— Слушай, одолжи мне? Я, понимаешь ли, на день рождения приглашен к одной девчонке, а на подарок деньжат нет. Ну зачем тебе в городе кино смотреть, когда у нас каждую неделю на корабле по две картины бесплатно крутят?

— У нас старые.

— А какая разница? На неделю раньше посмотришь, на неделю позже — ничего от этого не изменится.