Штормовое предупреждение - [109]

Чак, подняв голову и оборачиваясь к Чарли, кивает.

— До свиданья, Кэрол. До свиданья, Роб.

Чарли смотрит, как они забираются в машину, слышит, как рычит мотор, и вот они уже трогаются, развернувшись в сторону севера, в сторону дома Мо и Питера. Чарли пытается представить, что у них там сегодня на обед. Самого его дома ждет жаркое из свинины, одна порция, упаковка из универсама "Маркс энд Спенсер".

--

Вечером Чарли откупоривает две бутылки красного вина, надо ведь отметить день открытия своего центра. Надо полагать, вино приличное, одна бутылка стоит три девяносто девять, считай, четыре фунта. Он жадно глотает разжеванный кусок, свинина попалась вкусная. Но вообще-то еда для Чарли теперь, после развода, скорее мучение, а не радость. Удивительное дело, ведь они с Морин почти не разговаривали за обедом, но когда рядом кто-то сидит, все совсем иначе, это уже не вульгарное утоление голода, не просто удовлетворение сугубо животной потребности. Когда подходит очередь пудинга, шоколадной пористой массы, доведенной до нужной кондиции в микроволновке, уже почти опустошена вторая бутылка. Поддевая ложечкой похожий на губку землистого цвета пудинг, Чарли думает о Роберте, о Морин с Питером, о том, что его от них отделяет три мили. На экране телевизора что-то громко орут, примитивные драмы и бесконечные сюжетные повторы в сериале "Жители Ист-Энда" действуют на Чарли умиротворяюще, ему приятно видеть знакомый лондонский уголок, к которому он до сих пор привязан. Теперь уже его самого не оттащишь от всех этих мыльных опер, теперь ему необходимо чем-то заменить отсутствие реальной жизни, это для него — как витамины Морин, которые она принимала для укрепления костей и для упругости кожи.

Жуя жаркое, Чарли поглядывает то на площадь Альберта (где в данный момент выясняют отношения персонажи сериала), то в местную газетку, полную фотографий несимпатичных детей, скачущих на батутах в форме уродливых замков, марафонцев-инвалидов, для которых устраивают спецсоревнования. А статьи и заметки посвящены главным образом преступлениям. Грабежам и разбоям, похитителям часов "Ролекс" и мелким мошенникам. От Блетчли до Лутона вся страна наводнена гражданами, жаждущими прикарманить законное имущество более удачливых соотечественников. Теперь понятно, почему у Роберта такой измотанный вид, думает Чарли, пытаясь как-то переварить этот повсеместный крах всего и вся, нащупать какие-то обломки былой устойчивой общественной жизни и соединить их в своем сознании, хотя общества как такового больше нет. Чарли совершенно согласен с определением миссис Тэтчер. Общества нет. Есть одни личности[108], сидящие в одиночестве по своим домам, вроде него, пытающиеся ужиться с собственным "я". Кому-то это удается лучше, а кому-то…

Чарли листает страницы. Приятное волнение, вызванное знаменательным событием, окончательно исчезло. И разом навалились все проблемы: куча долгов — как теперь все это возвращать, где брать деньги на еженедельную аренду, да еще такие расходы на закупку товара. Чарли смотрит на стены гостиной, представляет, как выглядят невидимые под штукатуркой кирпичи, прослоенные раствором, и это немного его успокаивает. Он просто смотрит, а стоимость стен между тем растет, и, соответственно, его благосостояние — прямо из ничего. Вот она, его палочка-выручалочка, его спасение, если что… Томми знал, что говорил, цены на недвижимость растут и растут. Прямо-таки с неодолимой силой.

Отогнав посредством этой отрадной мысли свои финансовые тревоги, Чарли острее начинает ощущать пульсирующую внутри боль. Он вдруг осознает, что она не оставляет его с того проклятого дня, когда Морин сама прикатила на машине, а он еще тогда удивился, как же она решилась, без прав-то? Да, с того памятного дня, когда он набросился на свою жену с кулаками, с того дня, когда она в последний раз заботливо смахнула крошки с его рта. Именно после нежного прикосновения ее пальцев разлился в груди этот невероятный холод, а сердечную мышцу свело так, что Чарли больше уже не мог дышать полной грудью, спазм не проходил. В лондонские его годы, а это почти вся жизнь, тоже хватало огорчений, и на работе, и в семье, но они вписывались в понятие "житейские". Нет, никогда раньше он не испытывал этого дикого ощущения: сердце вот-вот разорвется от невыносимого бремени. Теперь он знал причину, знал имя этой напасти, этого проклятья двадцатого века, знал, отчего по его жилам разливается холод, знал страшную цену подобного жизненного виража. Оно, словно паразит, пожирает живые существа изнутри. Одиночество.

Чарли никак не мог придумать, что ему с самим собой делать. Боль подкатывала, будто тошнота, но ее невозможно было исторгнуть. Нет, это не просто пустота. Это удушливое, давящее ощущение, неодолимая физическая потребность общения, уже все равно с кем и как, лишь бы хоть кто-то был рядом. Его немой страшный вопль неслышно катится вдоль новых улиц, делаясь все надрывнее у каждого парадного, слабо освещенного ночным фонарем. Невыносимо, невыносимо, невыноси-и-имо.

Он сидит за столом, не двигаясь, почти не вникая в то, что творится на экране, как и в смысл написанного в газете, забыв про недоеденный пудинг. Голова его кружится от одиночества; такое уже бывало. Он яростно допивает остаток вина, но знает, что это не поможет, что совсем отключиться ему не удастся.