Штормовая волна - [150]

Проводив доктора Эниса, Джордж задумался, стоит ли сообщить старикам о рождении внучки, но рассудил, что хотя они и знают о положении Элизабет, но не ожидают разрешения от бремени так скоро. Позже можно будет послать к ним Люси Пайп, она и расскажет. Желание увидеть Элизабет пересиливало всё остальное.

Джордж поставил бокал и подошел к зеркалу, расправил фрак и пригладил волосы. Потом платком промокнул пот с лица. Сгодится. Он никогда прежде не чувствовал ничего подобного — весь день провел в тревожном ожидании, а теперь ощущал громадное облегчение. Нельзя так потворствовать эмоциям, от этого становишься уязвимым. Какой стыд.

Он поднялся наверх и постучал в дверь. Открыла Полли Оджерс.

Элизабет была очень бледна, но выглядела всё же менее истощенной, чем после долгих родов Валентина. Во время сна особенно проявлялась ее деликатная красота. Казалось вполне естественным, что такая обманчивая хрупкость должна находится в покое. Золотистые волосы обрамляли лицо на подушке, как картину. Увидев Джорджа, Элизабет поднесла платок к сухим губам. В колыбели у камина ворочалось крошечное существо.

— Ну вот, Джордж, — сказала она.

— Оставь нас, Полли, — приказал Джордж.

— Слушаюсь, сэр.

Когда служанка удалилась, Джордж тяжело опустился на стул и уставился на жену. Его напряженность была явно заметна.

— Ну вот... всё хорошо.

— Да, всё хорошо.

— Тебе больно?

— Уже нет. Доктор Энис — великолепный врач.

— Все повторилось. Как и раньше. И так быстро.

— Да. Но в тот раз было восемь месяцев, а в этот — семь.

— Ты упала, — обвиняюще проговорил Джордж, — всегда ты падаешь.

— Это обморок. Моя особенность. Помнишь же, это случилось еще в самом начале беременности.

— Элизабет, я...

Элизабет видела, как Джордж с трудом подбирает слова, но не пришла на помощь.

— Элизабет. Яд тетушки Агаты...

— Давай забудем об этом, — Элизабет слабо махнула рукой.

— Её яд. Её яд нанес... С тех пор как она умерла, так ты вчера и сказала, он отравил всю мою жизнь.

— И мою, только я не знала причины.

— Я человек самодостаточный и сдержанный. Как ты знаешь. Мне очень трудно... трудно признаться в чем-то кому-либо еще. В подобных случаях подозрения расцветают пышным цветом. Я поддался подозрениям и ревности.

— От которых мне почти нечем было защититься.

— Да, я знаю. Но ты должна учесть, что я тоже пострадал. — Плечи Джорджа опустились, он задумчиво посмотрел на жену. — И, как я и сказал в тот вечер, два года назад... все так и есть. Любовь и ревность — две стороны одной медали. Только святой может наслаждаться первым и не страдать от второго. А у меня имелось основание для подозрений...

— Весомое основание?

— Я думал, что да. Подкрепленное проклятьем той старой карги, оно казалось таковым. Теперь, наконец, я вижу, что заблуждался. Это в определенной степени расстроило наш брак. Надеюсь, еще не все потеряно.

Элизабет помолчала, наслаждаясь отсутствием боли и родовых мук, а лауданум мягко размыл острые углы всего сущего. Джордж придвинул стул ближе и взял жену за руку — весьма необычный для него жест. Вообще-то Элизабет не могла вспомнить, чтобы он делал так прежде. Итак, железный человек приручен.

— Решать тебе, — сказала она, ясно понимая, каким будет его решение.

— У нас впереди целая жизнь, — произнес Джордж с новой решительной ноткой. — Теперь, когда мы... когда я выбросил это из головы. Как бы я ни сожалел о случившемся, это произошло. Я не могу, да и никто не может переделать прошлое. Элизабет, признаю, что во всем виноват я. Возможно, сейчас... эти неприятности можно забыть, хотя бы частично... Забыть то тягостное время.

Элизабет сжала его руку.

— Ступай, взгляни на дочь.

Он встал и подошел к колыбели. Оттуда, из тени, куда не проникали отблески пламени из камина, смотрело на него голубыми глазками без ресниц маленькое красное личико, а крохотный ротик открывался и закрывался. Джордж протянул палец, и ладошка не больше грецкого ореха сомкнулась вокруг него. Джордж отметил, что ребенок гораздо меньше Валентина при рождении. Но Валентин был восьмимесячным.

Он постоял немного, слегка покачиваясь на каблуках, не столько от опьянения, сколько от затопившей его радости. Он был тронут. Что-то в самой глубине его души восставало против эмоционального накала брака и отцовства. Какая-то его сторона получала куда больше удовольствия от цифр и торговли, как и дядя Кэрри, а вовсе не от этих семейных баталий и чувств, отравивших самую суть его существования.

Но благодаря этим чувствам он жил полной жизнью, и вот теперь наконец-то всё благополучно разрешилось... Джордж вернулся к кровати.

— Как мы ее назовем?

Элизабет открыла глаза.

— Урсула, — без колебаний ответила она.

— Урсула?

— Да. Ты назвал сына Валентином, и я подумала, что настал мой черед. Мою крестную, она же моя двоюродная бабка, звали Урсула. После смерти мужа, когда ей было тридцать, она так и не вышла замуж и прожила еще тридцать восемь лет.

— Урсула, — протянул Джордж, как бы пробуя имя на вкус. — Не стану спорить. Но что такого особенного было в твоей крестной?

— Мне кажется, она добавила Чайноветам немного ума. Ну, если ты считаешь, что у нас есть хоть какой-то. До замужества она дружила с Мэри Уолстонкрафт