Шторм - [51]

В этот самый момент он услышал, как капитан снова поднимается на борт. Затем раздался металлический стук, на лестнице послышались тяжелые шаги. Правильно: запах крепкого табака. Одна нога под ребра, мощный толчок, затем сильные руки подхватили шею и колени. Когда его поднимали наверх, ноги и голова задевали стены. Не успел он понять, что сейчас будет происходить, как его вынесли на плавучий док и положили на бетонное покрытие. Он как будто лежал на куске льда, тело затрясло от холода.

Последнее желание.

От понимания близости смерти возникло сильное, безнадежное последнее желание. Ему захотелось увидеть небо над Винстадом. Скорее всего, сейчас темно, как ночью, но, если ему повезет, оно будет усыпано миллионами звезд. А может быть, появится северное сияние? Господи, как же хочется увидеть северное сияние, зеленоватые отблески, пронизывающие все небо от горного хребта Киркефьорда вплоть до самого Рейне! Только взглянуть на северное сияние, и можно умирать, но не раньше. И снова раздался звук, металлический, угрожающий.

— И вот мы снова вдвоем.

Голос был хриплым и грубым, как будто голосовые связки вечность стояли без дела.

— Кто бы мог подумать.

Похоже, его похититель присел на корточки рядом с ним.

— Ты веришь в судьбу?

Верит ли он?

— А я верю. Видимо, было суждено, что все так закончится. Когда начали ходить слухи, кто же такой на самом деле этот пострадавший при пожаре, я все сразу понял. А ведь ты мог сбежать от меня, если бы не старые связи. Я отвечал за службу скорой помощи здесь больше пятидесяти лет, а когда ее перевели в центр, мой шофер остался в деле. А он такой болтун, знаешь ли. Тайны хранить совсем не умеет. И когда самого беспомощного пациента в пансионате Рейне перевезли на дом к одной из медсестер, он, конечно, сразу же прибежал ко мне.

Несмотря на то что ледяной ветер обдувал док, он почувствовал кислый запах его дыхания.

— Кстати, как насчет последнего желания?

Небо над Винстадом, темно-синее осеннее небо над затененными контурами высоких гор.

— Подумать только, ты еще сопротивлялся.

Какой-то звук вдали. Секундное бурчание, но все-таки загорелась надежда.

— Ну, думаю, пора кончать.

Снова скрежещущий металлический звук, затем его поставили на ноги. Что-то подпихнули к его ногам. И еще до того, как почувствовать под руками холодные поручни, он понял. Инвалидное кресло. Держаться у него не было сил, но твердая рука не давала ему скатиться с кресла.

— Как ты думаешь, что скажут люди? — мужчина говорил прямо ему в ухо. — Что оба брата погибли одинаково, а?

Вдруг он почувствовал, что замерз до онемения. Он сидел на тонком кожаном сиденье, голые руки и ноги касались ледяного металла.

— Жаль только, кресло не то же самое.

Кожа, которая после пожара постоянно болела, теперь онемела и утратила чувствительность. Только пронизывающий холод, проникающий все глубже и глубже.

— Но оно нам вполне сгодится, вот увидишь.

И как только кресло поехало, он смирился с тем, что сейчас умрет. В минуты отчаяния он мечтал о скорейшем прекращении мучений, но все-таки никогда не переставал надеяться. И сейчас он как никогда хотел жить. И пусть он останется слепым и беспомощным, но все-таки живым.

Кресло подрагивало на неровной поверхности, колеса скребли по металлу. Его наклонили назад, чтобы поставить передние колеса на самый край.

А затем кресло столкнули с причала.

Я убил своего брата. Он крепко спал, когда его настиг первый удар, так что даже не успел среагировать. Но умер он не от удара, тот лишь лишил его возможности сопротивляться. Он утонул. Когда я убедился в том, что вода заполнила его легкие, я ударил снова. Мои удары могли убить быка, но я продолжал бить, не обращая внимания на то, сколько и как сильно я бил. Я взял молоток, старый ржавый молоток, я слышал, как ребра ломались, как спички. Мне было недостаточно того, что он был мертв. Я должен был сломать его, размозжить, я как будто опасался, что он восстанет из мертвых. Я раздробил его руки, ноги, да, даже пальцы. Наконец передо мной лежала вязкая масса из размозженных костей в кровавом кожаном мешке. Но лицо я сохранил. Не знаю почему. Но именно так я и сделал.

Глава 48

Бумагу нужно выбирать тщательно. Грубую, но не слишком. У нее должна быть подходящая поверхность. Важно, чтобы масляные карандаши скользили легко. И чтобы цвета хорошо держались. Сначала только контур, затем наступает время главного: глаза. В глазах жила боль. Боль и ненависть. Большие глаза. Широко распахнутые глаза. Красного цвета. Хотя ненависть уже не была настолько яркой, как тогда, никаких смягчающих обстоятельств так и не нашлось. Разрушенную жизнь не восстановишь. Черные зрачки и кроваво-красные белки. И нос. Большие, бездонные ноздри, которые так и приглашали заглянуть в черную глубину. Рот превратился в бескровную узкую полоску, а кожа и волосы нарисованы угольно-черным цветом. Злое, полное ненависти лицо. За всю уже причиненную боль. И за всю ту боль, которая еще настигнет.

Глава 49

— Астрид! — закричала Каспара, повернувшись к открытой двери. Почти сразу же появилась Астрид, настороженная и смущенная.

— Все хорошо, понимаешь?