Шторм - [39]

— Что-нибудь выпьете? Правда, готовлю я в темноте, так что не могу гарантировать, что именно попадет в вашу чашку.

Старик улыбнулся, явно довольный своим чувством юмора.

Фалк вежливо отказался и достал папку с документами.

— А вы упорный, — Вестерман почесался. — Подумать только, отправиться в такой далекий путь, чтобы показать мне какую-то картинку.

Фалк открыл папку и вытащил рисунок. В полумраке цвета на злом лице были почти незаметны. Он развернул рисунок и положил его на стол. Вестерман поднял его к тусклому свету бра. Его подбородок блестел от пота, но в комнате было не больше двадцати градусов, так что жарко ему точно не было.

Фалк до сих пор не видел глаз своего собеседника и почему-то чувствовал себя из-за этого не в своей тарелке.

Вестерман поднял с пола настольную лампу и некоторое время пристраивал под ней рисунок, прежде чем включить. Какое-то время он сидел неподвижно, затем снова выключил лампу.

— Вы нашли его на месте подозрительного несчастного случая, так вы сказали?

— Я не говорил, что этот несчастный случай подозрительный.

— Ну, должно быть, так. Вряд ли бы вы приехали в Осло с Лофотенских островов, если бы не пахло жареным.

— Мужчина обгорел до неузнаваемости. Он выжил, точнее, он может самостоятельно дышать, но не более того. И да, многое указывает на то, что его облили бензином и подожгли.

— А маска?

— Все произошло в гараже. Маска висела под самым потолком.

— И смотрела на жертву сверху вниз?

Фалк пожал плечами.

Старик потер подбородок. Тыльная сторона ладони была покрыта волдырями.

— Я узнаю эту боль, — сказал он.

— Маска злости?

— Кто вам об этом сказал?

— Это выяснил мой напарник.

Вестерман снова взглянул на рисунок, на этот раз не зажигая лампу.

— В основном на курсы приходят дети. Не все легко смиряются с потерей зрения, родителям тоже тяжело. Но иногда это далеко не самая глубокая рана. Очень быстро учишься видеть некую схему. По крайней мере, я быстро научился. Многие коллеги считали мой метод сомнительным, им не нравилось, что я сдвигаю фокус внимания. Ведь цель школы именно в том, чтобы помочь справиться с потерей зрения. Но я видел детей с тяжелыми психологическими травмами, как только они входили в класс. Этот мой талант я сохранил до сих пор.

Фалк не в силах оторвать взгляд от солнцезащитных очков тут же почувствовал, что его собственные раны проступили наружу.

— На свете много садистов, самые страшные из них редко попадают в прессу. Главные злодеи, как правило, остаются на свободе. Но мои глаза, боящиеся света, хорошо различают страдания, которые те причиняют своим детям.

Фалк сглотнул и опустил глаза.

— Какое-то время я считал себя первопроходцем, но потом выяснил, что многие дети рисовали, чтобы облегчить свои страдания, задолго до того, как попадали в Хюсебю. Необязательно маски, это все-таки моя идея, но, как ни удивительно, часто они рисовали лица и таким образом овеществляли ту боль и злость, которую копили внутри. Если бы вы поговорили с детским психологом того времени, вам бы сказали, что маски служили своего рода воплощением той ненависти, которую они испытывали к насильнику. А ведь это совсем не так.

Вестерман снова вытер пот с подбородка.

— Скажите, офицер, у вас есть дети?

— Дочь.

— Помните, что она рисовала в детстве?

— Точно не злобные лица.

— Это хорошо. Значит, как отец, вы не наделали грубых ошибок. Самому мне не повезло иметь детей, возможно, именно поэтому у меня и развился этот талант интуиции.

— Маска, — сказал Фалк, чувствуя, что старик подбирается к тому, о чем он совсем не хотел вспоминать. — Что вы можете о ней рассказать?

Какое-то время Вестерман молчал.

— Ее нарисовал не ребенок, — сказал он.

— Вот как?

И снова старый учитель помолчал, прежде чем ответить.

— Рисунок слишком очевидный. К тому же маска злая, но злости в ней нет.

Вестерман поднялся.

— Хотите, я вам кое-что покажу?

Фалк кивнул.

— Возьмите рисунок и пойдемте.

Вестерман прошел в маленькую кухню и открыл дверь в соседнюю комнату. Когда зажглись четыре лампочки, он отвернулся.

— Мне нужно время, чтобы привыкнуть, — сказал он.

В свете приоткрытой двери Фалк впервые смог разглядеть глаза за стеклами очков. Вестерман распахнул дверь, и перед ними предстала целая стена рисунков. Фалк вошел в комнату и замер в изумлении. Со всех стен на него смотрели гротескные лица.

— Комнатой никто не пользуется.

Вестерман не стал продолжать свою мысль, но никакое объяснение не могло бы помочь Фалку признать, что открывшееся зрелище было обычным хобби нормального человека. Комната была заполнена потаенным страданием.

— Возможно, вы видите только гору масок злости, как вы их называете, но это вовсе не так.

Вестерман приглушил свет.

— Здесь на стенах сто тридцать два рисунка, у каждого своя история. Каждая травма отличается от других, поэтому и рисунки разные. Можете указать на любой из них, и я расскажу вам, что за ним скрывается.

Куда бы он ни обернулся, Фалк видел только страдание: полные ненависти глаза, широко распахнутые рты, слишком много красного и черного. Он все еще сжимал в руке рисунок. Его нарисовал не ребенок, так сказал Вестерман. Но, возможно, дитя во взрослом теле?