Штопальщица - [44]

Полгода назад он вот так же возвращался в Нью Йорк в полупустом самолете. Его соседка – известная критикесса из «Нью Йорк Таймс» Джулия Гранет, коротко стриженая шатенка тридцати пяти лет. Раньше он и не пытался с ней флиртовать, гордячка и стерва. Так, обычная учтивость Дэвида по отношению к привлекательной журналистке, известной феминистскими взглядами.

Полет предстоял долгий, они оживленно болтали. Ему показалось любопытным то, что она говорила – ее острые суждения об искусстве, тонкая наблюдательность.

– Вы умны, Джулия. Что, впрочем, только доказывает вашу профессиональную пригодность, – заметил он. Просто из вежливости, как ему думалось.

Но Джулия отреагировала совершенно неожиданно:

– Мужчины подбадривают женщину самыми примитивными способами, которые всего лишь доказательство мужского шовинизма. Интересно, вы стали бы говорить мужчине – журналисту из популярной газеты, что он умен? Это бы само собой разумелось. Было бы даже хамством так говорить, не так ли? А говоря с женщиной – чем бы ни занималась, – считается вполне приличным ее похвалить за то, что она не идиотка.

– Джулия, я совсем не хотел вас обидеть, – растерялся Дэвид, но ощутил себя виноватым, стал оправдываться, будто старался загладить свою вину. В любом случае произошла неловкость. Он продолжал делать комплименты – из желания снова почувствовать себя любимчиком. Говорил, что он давно хотел сблизиться с ней, но не решался, зная, как она строга. Да много чего еще.

– Я неизменно восхищаюсь вами, Джулия. И счастлив, что наконец-то представился случай познакомиться ближе.

Незаметно для себя самого он стал гладить ее колено, почти невольно рука заскользила по внутренней стороне бедра. И Джулия стала отвечать его движениям. Всем телом. Узкая юбка неприлично задралась, обнажив стройные ноги. Он уже расстегивал пуговицы ее блузки, когда Джулия вдруг остановила его, шепча в самое ухо: «Дэвид, в самолете есть место для того, чтобы…». Она не договорила. Поднялась и, застегиваясь на ходу, направилась к дверям туалета. Чуть погодя, Дэвид вошел за ней в эту неимоверную тесноту. Их секс был страстным до бесчувствия. Потому что чувства включились, все сразу – и работали вперемежку с двигателем самолета.

Чувство неловкости, ощущение ужасающего физического неудобства, и абсурда происходящего заодно. Голова Джулии откинулась и вдавилась в зеркало над умывальником. Дэвиду показалось, что зеркало не выдержит, и пойдут трещины. Он задержал ее плечи, охраняя от ненадежного стекла.

Их поцелуй еще продолжался, они не разнимали губ, не могли оторваться друг от друга несколько минут. Еще несколько минут исступления и головокруженья, пусть продлятся…

– Ты потрясающий, Дэвид, – еле слышно проговорила Джулия.

– Это ты потрясающая, – сказал Дэвид, понемногу приходя в себя. Лица обретали нормальное человеческое выражение.

Он уже ощущал свое положение как комическое.

Хорошо, если просто комическое. Он нажал на ручку двери. Улыбнулся стюардессе, возвращаясь к своему креслу. Джулия присоединилась к нему минуты через четыре, они продолжали болтать, как ни в чем не бывало – но уже не о мужском шовинизме. Все больше о формообразующем значении финалов малеровских симфоний.

С тех пор Джулия никогда не писала о нем статей, а Дэвид никогда не делал ей комплиментов. При встречах они вежливо раскланивались.

Но такая отточенная и доведенная до совершенства мимолетность – исключение.

Вовсе избегать драматических коллизий не удавалось. Вернее, Дэвид никогда не ставил перед собой никаких ограничительных рамок.

Он действительно влюблялся, терял голову. Как во время недавнего романа с певицей Тиной Дени, приглашенной петь в опере Дебюсси «Пеллеас и Меллизанда». Прозрачность и тонкие нюансы Тининого сопрано его потрясли. Они репетировали Меллизанду, парижская певица идеально подходила для роли – нежная девушка с волосами цвета льна, тонкая и гибкая, воплощение простоты и естественности.

Дэвид почти забыл о Полине. В какой-то момент он увлекся так, что во время редкого пребывания дома наказывал Полине и Мэрил его не беспокоить. Он работает, он создает трактовку сложнейшего оперного полотна. Что было, отчасти, правдой. Его увлечения помогали ему делать музыку личностной, конгениальной. Романы становились его вдохновением, секретом его таланта.

Это так просто. Это так страшно.

Тина была не просто милой девочкой. Она была глубоко одинокой женщиной, покинутой мужем ради парижской модистки. В Нью Йорке жила в отеле. Все это она рассказывала Дэвиду во время коротких послерепетиционных свиданий, быстро вошедших в привычку. Она не жаловалась, не просила его о преданности. Она не нападала и не обвиняла. Но почему-то заставляла его чувствовать себя подлым и ничтожным человеком. Тина была беззащитной, и удивительно искренней.

– Я понимаю, Дэвид, ты просто увлечен. Ты не любишь меня и я не прошу тебя быть со мной. Меня, наверное, нельзя любить. Со мной что-то не так. – Часто говорила она, и глубокие глаза наполнялись печалью.

Он успокаивал ее, переубеждал. Говорил, что любит, но у него есть дочь, он не может оставить ее без отца. Весь этот бред. Он понимал, что Тина особенная женщина. Но страдание ее удел. По-видимому.