Шрамы на сердце - [15]

— Пара ляпов? — недоумевающий Матвей сделал пару шагов к столу шефа, но, увидев недовольный взгляд главного редактора, остановился посередине кабинета, — я думаю, что статья полу…

— Я не понимаю, что происходит с одним из моих самых перспективных журналистов, — перебил редактор и откинулся на спинку кресла. — Понимаешь, нужен горячий материал. Нужен резонанс, шаровая молния. Ты из возможной сенсации делаешь скучнейшую и нечитабельную тягомотину. Пора забыть то, чему тебя учили в университете. Сейчас так никто не пишет. Посуди сам, — редактор сложил ладони, как это делают молящиеся католики, — у нас есть заместитель прокурора, регулярно посещающий бордель. У нас есть начальник отдела внутренних дел, закрывающий глаза на работу этого притона. Есть знаменитый в прошлом артист, вероятно (я повторяю «вероятно») организовавший легендарный бордель. И наконец, в наших руках фотография, на которой эта святая троица запечатлена в компании дам, ну никак не похожих на их жен в ресторане.

Парень, ты пишешь заглавную статью. Ты не Алексей Пиманов и не Михаил Леонтьев. Мы не разоблачаем их. Мы никого не выводим на чистую воду. Мы просто освещаем события и даем, так, скажем, пищу для размышления.

Матвей, почувствовал, что рубашка на спине порядочно взмокла и через минуту другую, его поясница будет походить на Красноярскую ГЭС. Он вытер платком лицо и продолжил делать вид, что чрезвычайно заинтересован речью Дениса Викторовича.

— По перовому варианту статьи действительно получается так, что они все это организовали и промышляют этим, наплевав на все. — Редактор встал с кресла и, взяв графин, полил азалию в глиняном горшке на подоконнике и кактус у монитора, — хотя мы с тобой прекрасно знаем, что все это вилами, как говорится, по воде писано. И если мы напечатаем это в таком виде, нашу «Трибуну» закроют или мы потонем в исковых обязательствах выплаты компенсации за моральный ущерб. Понимаешь о чем я?

— Да я все понял, — Матвей кивнул и выпрямил спину так, чтобы рубашка не липла к спине.

— Вот и замечательно. В последнее время ты очень странный. Может, хочешь в отпуск?

— Я в полном порядке, — растерянно ответил Матвей — знаки заботы от шефа были странным, если не сказать из ряда вон выходящим, событием. — Просто понимаете, все эти истории…

— Ощущение, словно рылся в чужом грязном белье, да? — на лице редактора появилась ухмылка.

— Именно, — проговорил Матвей, довольный тем, что шеф избавил его от трудности подбора необходимых слов.

— Послушай у тебя отличный потенциал. Ты привыкнешь к этому чувству и тогда начнешь получать немыслимое удовольствие от своей работы.

— Я определенно надеюсь на это…

— Тебе нужно отдохнуть. Полежи дома пару дней, своди свою девушку в кино или в театр. А в среду на работу со свежими силами и мыслями. У меня будет для тебя новое задание, — сказал редактор и прильнул к монитору, давая понять, что беседа закончена.

— Хорошо, спасибо, Денис Викторович, — произнес Матвей и вышел из кабинета. В его голосе читались обреченность и усталость.

Журналист кипел от ярости и злобы.

«Старый макаронник, опять добавит пару предложений и поставит свою фамилию рядом с моей. Пара ляпов. Чертов кретин, не может связать пары слов для хорошего предложения. Но присвоить чужое — мастер. Интересно, чей зад он лизал, чтобы стать главным редактором?…

Надо успокоиться Матвей Данилевский, у тебя этот внутренний монолог, наверное, на лбу написан».

Он вышел из здания редакции и, спускаясь по ступеням, закурил сигарету. Мужчина почувствовал неимоверное облегчение, когда снял пиджак. Подул ветер, обдав многострадальную спину приятным холодком. Матвей кинул скомканную сторублевую купюру старику, просившему милостыню, и, ослабив узел галстука, направился к парковке.

Он всегда считал, что последний и серьезный удар по его самолюбию был произведен школьным преподавателем, присвоившем его повесть. Тогда Матвей стиснул зубы и пережил это. На выпускном вечере он за полчаса до праздничного концерта налил в ботинки преподавателя керосина и посадил на висевший в шкафу дорогой костюм котенка. Испуганное животное обильно помочилось на парадный наряд.

Но сейчас месть в виде глупой подростковой шутки была бы не уместной. Матвей решил, что в среду напишет заявление об увольнении, а сейчас купит упаковку пива, несколько дисков «Comedy-club» и ляжет на диван перед телевизором. И встанет с него исключительно в среду.

«Старичок развернул бумажку» — пронеслось в голове парня, когда за спиной послышалось: «Да храни тебя Господь».

Матвей выгнал свою девятку из стоянки и повернул на проспект Вернадского. Проезд через улицу Грина был короче вдвое, но ему не хотелось проезжать мимо двухэтажного дома на Смоловой Аллее.

Он всегда считал, что причиной его развода с Анной были ее родители. Отец, владелец сети ресторанов и несносный скряга, открыто заявлял на каждом углу, что «бульварный писака» женился не на Анне, а на его состоянии. Мать понукала тем, что она заслуживает куда большего.

В конце концов, Анна, ретиво защищавшая жениха в течении двух лет, сдалась. Она вернулась в отчий дом, и первое время звонила ему. Адвокаты богатого семейства ускорили бракоразводный процесс. И уже спустя три дня после того как Анна собрала чемоданы, в почтовом ящике Матвей обнаружил конверт со свидетельством о разводе.