Шрам на сердце - [3]

— На зарядку! Быстро…

Мы двинулись к выходу. Со второго этажа, щелкая каблуками, сбегали женщины. И вот на дворе каких-нибудь полсотни — а может, больше — пневмоников машут руками, ногами, головами, поворачиваются, сгибаются, топчутся на месте по команде внушительного пожилого мужчины, который когда-то, может быть, был чемпионом мира, а теперь терпеливо муштрует пестрое население второго корпуса. В отличие от зарядок, на которых я бывал раньше, тут время от времени слышен тяжелый кашель, прерывистое дыхание, то один, то другой отворачивается, плюет в стеклянную «плевалку» и прячет ее опять в карман.

Я не успел побриться, потому что розетки две, а нас восемь, бреюсь после зарядки и последним направляюсь в столовую. Однако меня возвращает медсестра: надо сделать анализ крови. Натощак. Лаборатория на третьем этаже. Какая крутая лестница! А все уже завтракают.

Наконец переступаю порог столовой. В вестибюле меня останавливает какая-то суровая женщина: в столовую в спортивном костюме нельзя. Я что-то мекаю, надеясь на милосердие: простите, не знал, впервые, больше не буду… Но никакого милосердия. Приказ главврача — закон. Все сидят и завтракают, а я должен возвращаться в палату и переодеваться. Хочется побежать к этому главврачу и излить свою злость. Переоделся — и опять в столовую. Суровая женщина оглядывает меня с ног до головы. Спасаясь от ее взгляда, тыкаюсь в первую же дверь, но она хватает меня за рукав: куда? Там тубики! Покорно иду в другой зал, не понимаю, как она угадала, что я не тубик.

Официантка усаживает меня на свободное место. Наконец завтракаю. От изрядного куска масла оставляю половину. Съедаю биточки и отказываюсь от каши. Официантка смотрит на меня свысока и — дерзкая девчонка! — объявляет мне, как непослушному мальчугану в детском саду: кашу надо съесть до последней ложки! Седая женщина, сидящая рядом, спешит мне объяснить, что пневмоники должны хорошо есть, это важный компонент лечебной системы. И с доброй улыбкой добавляет:

— А кроме того, если вы не съедите каши, эта шустрая девушка доложит дежурному врачу. Получите первое замечание.

Она кивнула на высокую женщину в белом халате, которая медленно шла между столами. В ее глазах светилась твердая решимость, крепко сжатые губы, казалось, готовы были бросить резкое слово. Я невольно придвинул ближе тарелку с кашей, а седая соседка молниеносным движением бросила мне в кашу остатки масла и шепнула:

— Тш-ш!..

После завтрака медсестра велела идти к врачу. Приветливый тихоголосый человек, из тех, кому и после сорока дашь тридцать. Худой. Его, верно, не заставляют есть кашу!

— Меня зовут Константин Григорьевич, — скупо улыбнулся. — Что там у вас в Киеве?

Я уже настроился на приятный разговор о киевских пейзажах, музеях, театрах. Но через минуту Константин Григорьевич деликатно, однако настойчиво, переменил тему. Я должен был вспомнить все болезни с детства и до нынешнего дня. Чем болели последние годы? Воспаление легких, опять, и еще опять. Тяжелый бронхит и, наконец, уже не отпускающая астма. Потом он выслушивал и выстукивал меня, считал пульс, мерил давление и, во второй раз сегодня, температуру.

— У вас собственный джаз в груди. Хрипы, свист, шум… Не знаю ваших вкусов — я не любитель такой музыки. Будем лечить, но вы должны нам помогать. Дисциплинка! Распорядок процедур! Воздух, воздух…

Я чувствовал не только его деловито-профессиональное внимание, что тоже много значит, но и неподдельную искреннюю заинтересованность. Как будто я его единственный пациент и он должен отныне всю свою жизнь посвятить одной цели: сделать меня здоровым.

— Тетрадку, какие-нибудь записи привезли с собой? — голос звучал все так же заботливо, только в глазах мелькнула подозрительная искорка.

— Привез.

— Оставьте в камере хранения, — сказал твердо. — А еще лучше — дайте мне, я запру у себя в столе.

— Константин Григорьевич!..

— Дышите! — он легко поклонился.

Я вышел из кабинета врача, уже чувствуя себя здоровее.

Молодая медсестра — ее зовут Нина Васильевна — с ходу отправила меня на третий этаж: укол. Потом на ингаляцию, это уже в другое здание. После ингаляции я заглянул в камеру хранения, взял из чемодана рубашку, носовые платки, еще какие-то мелочи. Оглянувшись, прихватил все-таки тетрадь. Все это положил к себе в тумбочку. Теперь посижу на скамейке в уютной аллее, я приметил ее еще с утра, но Нина Васильевна перехватила у двери и велела идти в рентгенкабинет.

— Это за столовой, — объяснила она. — Дорожка вверх, потом вниз, третий домик. С красным крыльцом.

Я нашел этот домик, дождался своей очереди, разделся до пояса и вошел в темную комнату. Меня просвечивали, поворачивали туда и сюда. Все. Одеваюсь. Теперь — в тихую аллею.

Где там! В палате все раздевались. Что такое? В одиннадцать — обход, врачебный час. Непременно раздеваться, непременно лежать — и не в своем белье, а в том, которое выдано здесь.

Заглянула медсестра:

— А Егорушки, конечно, нет?

Он проскользнул за ее спиной:

— Я уже давно здесь. Я в постели…

Он срывал с себя одежду. И все у него блестело: глаза, зубы, лысина, острые локти и колени. Бросил комом одежду на стул и выбежал на веранду.