Шпионское наследие - [32]

Я киваю.

— И отличный врач к тому же.

Снова киваю.

— Тогда почему в отчетах, отправленных счастливым выгодоприобретателям из Уайтхолла, этот источник описывается как (я цитирую) занимающий хорошее положение в СЕПГ на среднем уровне и имеющий регулярный доступ к особо секретным материалам Штази?

— Дезинформация, — отвечаю я коротко.

— Ее авторы?

— Джордж, Хозяин, Лейкон из Казначейства. Они понимали, что материалы о Мэйфлауэре, как только они всплывут на поверхность, вызовут большой резонанс. И первым делом выгодоприобретатели будут спрашивать, кто источник. Вот почему они придумали фиктивный источник хорошей весовой категории.

— А ваша Тюльпан?

— А что Тюльпан?

Поторопился. Следовало выдержать паузу. Он явно подталкивает меня в нужном направлении, иначе к чему эта всезнающая жесткая ухмылочка, при виде которой так и хочется ему вмазать? Лора тоже ухмыляется. Сводит со мной счеты за неудавшийся греческий ужин?

Кролик, не слезая с темы, зачитывает из того, что лежит у него на коленях:

— Передаточный источник является старшим секретарем в Министерстве внутренних дел с доступом в высшие круги. Не перебор?

— В каком смысле?

— Разве эта характеристика не придает ей больше… гм, веса, чем она того заслуживает? Не лучше ли неразборчивая в связях секретарша? Или, ближе к реальной жизни, офисная нимфоманка. А может, святая шлюха, из уважения к ее религиозным предпочтениям?

Он внимательно на меня смотрит, ожидая вспышки гнева, возмущения, протеста. Но я не доставляю ему такого удовольствия.

— Я полагаю, вы неплохо знали вашу Тюльпан, — продолжает он. — Вы ведь прилежно ее обслуживали.

— Я ее не обслуживал, и она не моя Тюльпан, — говорю я после выдержанного молчания. — За все время ее работы в поле мы с ней не обменялись ни единым словом.

— Ни словечком?

— Мы передавали из рук в руки информацию, но никогда не говорили.

— Тогда откуда она знала ваше имя? — спрашивает он с обезоруживающей мальчишеской улыбкой.

— Она не знала моего имени! Откуда она могла его знать, если мы даже «привет» ни разу друг другу не сказали?

— Одно из ваших имен, скажем так, — поддавливает он спокойно.

Тут следует реплика Лоры:

— Как насчет Жана-Франсуа Гамая, Пит? — подсказывает она с той же ехидцей. — Совладелец французской электронной компании в Метце, отдыхающий на Черном море по путевке от болгарского государственного туристического агентства. Это немножко больше, чем «привет».

Взрыв благодушного смеха спонтанно вырывается из моей груди, демонстрируя подлинное облегчение.

— О господи! — Я присоединяюсь к общему веселью. — Я ничего не говорил Тюльпан. Об этом я сказал Густаву!

* * *

А теперь, Кролик и Лора, когда вы удобно устроились в своих креслах, послушайте поучительный рассказ о том, как самые секретные и тщательно продуманные планы могут стать достоянием невинного ребенка.

Мое рабочее имя действительно Жан-Франсуа Гамай, и да, я приехал в составе большой, тщательно контролируемой туристической группы, наслаждающейся дешевым отдыхом на солнечном, хотя далеко не самом оздоровительном, черноморском болгарском курорте.

Напротив нашей убогой гостиницы, через бухту, расположен санаторий для партработников, такой брутальный бетонный монстр в советском стиле, украшенный коммунистическими флагами, и до нас доносится боевая музыка, прерываемая обращениями к миру и доброй воле из громкоговорителей. В стенах санатория Тюльпан с пятилетним Густавом наслаждаются коллективным отдыхом рабочего класса благодаря связям ее супруга, ненавистного товарища Лотара, чудесным образом преодолевшего нежелание Штази пускать своих работников на иностранные пляжи. Ее сопровождает сестра Лотта, школьная учительница из Потсдама.

На пляже, между 16.00 и 16.15, мы с Тюльпан должны передать материал из рук в руки, но сейчас в этом примет участие маленький Густав. Лотта останется в санатории и примет участие в рабочем совещании. Инициатива исходит от полевого агента, то есть от Тюльпан. Я же просто должен под нее творчески подстроиться. И вот она идет мне навстречу по накатывающему прибою, на ней пляжный халат а-ля мамаша Хаббард[16] и сумка на веревочке через плечо. Тюльпан обращает внимание сына то ли на морскую раковину, то ли на драгоценный камешек для его ведерка. Она так же игриво виляет бедрами, как тогда в Варшаве в Старом городе, но я благоразумно не упоминаю об этом в присутствии Кролика и Лоры, которые слушают мой легкомысленный рассказ с нескрываемым скептицизмом.

Приблизившись, она роется в своей сумке. Другие дети, любители солнца, загорают, плещутся в воде, едят бутерброды с сосисками, играют в шахматы, и Тюльпан то и дело отпускает им словечко-другое или улыбку. Уж не знаю, с помощью какой уловки она убеждает Густава подойти ко мне, но вот он, заливисто рассмеявшись, бросается ко мне и сует мне в руку сине-бело-розовую помадку.

Я должен быть само очарование, изобразить восторг. Я должен сделать вид, что попробовал помадку, а остальное положить в карман, потом присесть на корточки и, словно по мановению волшебной палочки достав из воды ракушку, которая на самом деле давно лежит у меня в кулаке, вручить ее Густаву в награду за его подарок.