Шпион против алхимиков - [38]

Почти сразу после взлета в Сиэтле Шеббс открыл люк под фюзеляжем и выпустил кормовой трап. Ледяной воздух хлынул в салон, и Шеббс разрешил стюардессам укрыться в кабине пилотов.

Когда «Боинг–727» приземлился в Рино, Шеббса на его борту не было. На полу самолета валялся заплечный парашют и купол от нагрудного – стропы с него были срезаны…

Позже, разбирая с Джеком Беррименом это дело, мы отдали Шеббсу должное. Он оказался человеком слова: отпустил пассажиров, не дал замерзнуть стюардессам, а оставляя самолет, отключил рабочий механизм бомбы. Конечно, он отнял у государства 200 000 долларов, точнее 199 960 (кассир, волнуясь, просчитался на сорок долларов), но неизвестно – воспользовался ли он ими?

Двести солдат в течение месяца прочесывали наиболее вероятное место приземления Шеббса, но ни денег, ни Шеббса не нашли. Мы с Джеком, разрабатывая биографию Шеббса, наткнулись на важную деталь: находясь в свое время в Ливенуорте, Герберт Шеббс сдружился с бывшим летчиком. От него, видимо, он и узнал о том, что именно у «Боинга–727» кормовой трап можно выпустить прямо в воздухе…

Вспоминая все это, я смотрел на дремавшего Шеббса. 200 000, пусть даже 199 960 долларов, были бы для Консультации вовсе не лишними.

5

Что бы ни происходило, убедись, что ты чист. Обращая внимание на следы, результаты дают только чистые операции. Ощутив необходимость, проконтролируй себя и раз, и два. Будь чист, пусть это станет законом.

Альберт Великий («Таинство Великого деяния») в устном пересказе доктора Хэссопа.

Наконец меня отвязали, и я размял затекшие все же кисти.

– Встань! – приказал Пауль мамалыжнику из Теннеси.

Мамалыжник криво ухмыльнулся:

– Если вы хотите проделать со мной то же, что и с ним, – он кивнул на меня, – это не пройдет.

– Вот как? – Пауль оторопел. Он даже крикнул: – Йооп, этот тип отказывается идти.

– Ну так помоги ему! – Йооп явно не был злым человеком, но отказ мамалыжника заинтересовал его.

Все три находившиеся в вагоне малайца подошли поближе и с интересом уставились на взбунтовавшегося мамалыжника. Фермеры, сидевшие рядом с ним, не отодвинулись, они даже смотрели на него с сочувствием – это мне понравилось.

Покосившись на меня, Пауль спросил:

– Почему ты отказываешься?

– Я эпилептик, – сказал мамалыжник. Левая его бровь быстро дергалась.

– Вот как? – Пауль был полон темных подозрений.

– Иди ты! – он ткнул пальцем в одного из мормонов, и тот, нахмурившись, бледный, неторопливо поднялся и занял мое место.

– Чего вы от нас хотите? – спросил я Йоопа.

Ответил Пауль, с вызовом:

– Читай газеты.

– Где я их возьму?

– Скоро принесут. Нам будут носить все, что нам потребуется, – почти выкрикнул он. Он явно заводил себя. – А не принесут, вам же хуже.

– Пауль! – крикнул кто–то из малайцев, заглядывая в вагон. – Солдаты нам не верят. Роджер приказывает привести кого–то из них!

– Кого? – взгляд Пауля все еще был скошен на меня.

Йооп быстро подсказал:

– Веди эпилептика.

Пауль взглянул на Йоопа, но тот был неумолим. Выходило так, что в иерархии малайцев Пауль занимал чуть ли не самую низшую ступень. Это меня обрадовало.

– Иди! – прикрикнул Пауль на мамалыжника.

А я подумал: «Второй…»

Этот человек, который сам назвал себя мамалыжником и который только что разговаривал с фермерами, ничуть не трогал меня. У него хорошая ферма, неплохие поля, его земли окупает затраченный на них труд. Даже на меня и Пауля мамалыжник смотрел как на потенциальных потребителей его кукурузы. Он был растерян и не нравился мне.

– Триммер, – беспомощно позвал он. – Помолитесь за меня.

Триммер – коротышка из местных, тощий, длиннолицый, но с мощно выдающейся вперед нижней челюстью, глянул на мамалыжника маленькими старческими глазками и кивнул. Он сидел сразу за фермерами, я хорошо его видел, и он опять кивнул, когда мамалыжник беспомощно сказал:

– Ну, я пошел.

Его увели.

Все молчали.

– Если солдаты начнут стрельбу, – сказал, наконец, Йооп, – ложитесь на пол.

А Пауль добавил, раскуривая, на мой взгляд, слишком душистую сигарету:

– Не хватало, чтобы их трупы навешали на нас.

И снова в вагоне воцарилась тишина. Потом мой бесцветный сосед вдруг приоткрыл глаза и, будто раздумывая, негромко произнес:

– Отвернувшиеся от духа должны испытать всяческие несчастья, иначе как же им вернуться?

Я вздрогнул: впервые услышал голос человека, которого принимал за Шеббса.

– Вы знаете, где находятся эти Молукки? – спросил я, чтобы не молчать.

– Конечно.

– Расскажите мне.

Смутно, но я и сам уже кое–что вспомнил. Острова, разбросанные в океане между Калимантаном и Новой Гвинеей. Хальмахера, Моротай, Миссол – эти названия встали передо мной отчетливо. Когда–то впечатанные в память, они забылись, но сейчас одно за другим всплывали из ее темных пучин.

– Зачем вам все это? – медленно проговорил мой сосед.

Я удивился.

– Как зачем? Должен же я знать, откуда явились эти коричневые братцы!

– Этого не следует знать.

– Почему?

– Зачем вам делаться соучастником?

– Разве знание делает соучастником?

– Почти всегда. Я пожал плечами.

Если это действительно был Шеббс, он здорово изменился. Он стал философом. Нечастое перерождение, особенно для хронических постояльцев таких мест, как тюрьма Ливенуорт.