Шпион поневоле - [45]

Потом мы со стариком уселись снаружи и стали наблюдать, как постепенно поднимается солнце и начинает освещать долину. Старик вскипятил кофе в большом красном эмалированном кувшине из того сорта вещей, что можно купить, изрядно поторговавшись, в лавке старьевщика. Кофе был густым, как патока, и я добавил в свою чашку немного козьего молока. Еще у него нашлись пресные лепешки, которые он время от времени пек на плоском камне, разогретом на костре.

После того, как мы поели, - а я действительно был очень голоден, угостив его сигаретой я вошел внутрь. Предстояло заняться оружием все ещё спящих немцев. У каждого из них был "люгер", ещё я отобрал у них длинные тонкие кинжалы и ножи с выскакивающими лезвиями, служившие дополнительным оружием. У Детмана, который явно был патриотом до мозга костей, оказался старый эсэсовский кинжал, спрятанный в ботинке; на нем ещё можно было прочитать девиз "Преданность - мое достоинство", выгравированный на изъеденом ржавчиной лезвии. Еще я забрал его ключи и все их паспорта. У каждого оказалось по два паспорта, все трое были гражданами Египта, а кроме того охранники числились аргентинцами, а сам Детман имел западногерманский паспорт. Истинный сын своего отечества.

Несмотря на все события последних суток, я все ещё был весьма бодр, когда распрощался со стариком. Ему я пообещал, что вернусь на следующее утро, и предупредил, чтобы он ни в коем случае не подходил слишком близко к немцам, чтобы те ему ни говорили. Фактически я посоветовал ему держаться подальше от хижины, но не уверен, что он правильно меня понял. Он просто стоял и улыбался мне из под густых белых усов, его карие телячьи глаза были ласковыми, как у кролика, и морщинки от улыбки разбегались по дубленому солнцем лицу. Явно для него мы были кем-то вроде пришельцев с Марса.

Затем я снова забрался в "чессну" и разложил свои карты. Проделав нехитрые вычисления, чтобы оценить, насколько мне хватит топлива, я проложил курс и начал соображать, что же с ветром. Потребовалось немалое усилие, чтобы нажать кнопку стартера, но двигатели легко завелись, что называется, с пол-оборота. Расслабившись на утреннем солнце, я посидел несколько секунд, глядя на дружелюбные маленькие циферблаты приборов. Потом развернул самолет в ту сторону, куда спускалась долина, нажав на заслонку дросселя правого двигателя и затормозив левое колесо. Взлет следовало сделать покороче, так как спуск на другом конце долины резко обрывался. Выставив максимальный шаг винтов и зажав тормоза, я запустил двигатели на полную мощность. Заклепки на крыле расплылись от вибрации и "чессна" медленно поползла вперед. Последний взгляд, чтобы убедиться, что закрылки выпущены, быстрый взмах руки в сторону старика, весело махнувшего мне сигаретой, и я отпустил тормоза.

Затем под крылом мелькнул крутой обрыв и узкая травянистая дорожка выбросила самолет как из трубы над нагромождением каменистых скал на откосе в конце долины. Когда я немного дал назад ручку управления, самолет легко задрал нос и начал мягко взбираться вверх над скалами. Все прошло, как по маслу, но я продолжал держаться над самой водой, увертываясь от островов на тот случай, если засекут меня радаром, то он не смогут вычислить, откуда я вылетел. Только через тридцать миль я начал плавный набор высоты, взобрался на восемь тысяч футов, переключился на автопилот и вытянул ноги. У меня не хватило бы топлива долететь до Кипра, но я мог сесть на греческий аэродром компании "Интернейшнл Чартер" - один из тех, о которых я упоминал и где власти столь доброжелательны.

Чувствуя, как меня все сильнее клонит ко сну, я старался бодрствовать, разглядывая небо и изучая показания каждого прибора. Небольшая неприятность, естественно не слишком опасная, не помешала бы, слишком уж этот прямолинейный полет действовал на меня усыпляюще. Я нашел греческую радиостанцию, но их представления о том, что собою представляет народная музыка, не имели ничего общего с тем, что могло меня взбодрить. В одиннадцать часов удалось поймать работавший на острове радиомаяк, один из тех, которыми пользовались пилоты Афинских рейсов, а вскоре после этого показался и материк.

Я нашел аэродром и сделал круг на безопасном расстоянии - там не было ни одного самолета "Интернейшнл Чартер". Потом я ответил на запрос диспетчеров контрольной башни, которые уже буквально безумствовали в эфире, и сообщил, что у меня возникли осложнения с мотором и я хотел бы получить разрешения на экстренную посадку. Они были рады помочь и сообщили, что полоса свободна. Когда я миновал забор, ограждавший аэродром, и сигнальные огни на полосе, то увидел очень древнюю пожарную машину и того же возраста машину скорой помощи, мчавшихся с фантастической скоростью через все поле в мою сторону. Готов спорить, что подобных событий у них не было уже долгие годы, и просто счастье, что мне не придется воспользоваться их столь темпераментным обслуживанием.

Я сообщил диспетчерам на башне, что благополучно приземлился, что неполадки были довольно незначительными, но, тем не менее, я признателен им за внимание. Затем подогнал самолет к небольшому ангару, в котором стояла пара частных самолетов местных промышленных магнатов и несколько полуразвалившихся машин, некогда принадлежавших обанкротившемуся аэроклубу. В тени дремала пара механиков, я осторожно разбудил их, дал каждому по десятидолларовой бумажке в качестве компенсации за потревоженный отдых и попросил дозаправить мой самолет, проверить уровень масла и состояние тормозов, гидравлику и все прочее вплоть до проверки приборов. Еще по десятке я пообещал после того, как дело будет сделано, и удовлетворенный тем, с какой поспешностью они зашевелились, двинулся в сторону контрольной башни, прихватив с собой маршрутную книжку. Внутри башни было так жарко, как может быть только в помещении с большими окнами, лишенном кондиционеров. Диспетчер заглянул в журнал, он знал и меня, и "Интернейшнл Чартер", и сдвинул назад свою форменную фуражку, украшенную золотым шитьем.