Шпион - [72]

Он неуклюже поплелся прочь. Нобби начал задавать мне вопросы, и его глаза широко раскрылись от удивления, когда он услышал мои ответы. Прошло почти полчаса, пока не появился Билл, приведя с собой молодого офицера — ему было не больше восемнадцати. Он был очень смущен и не знал, верить мне или нет. И, конечно, я вполне мог понять его удивление. Впрочем, мы быстро договорились о главном — меня нужно было срочно отправить в тыл. Он привел с собой еще несколько солдат, но носилок у них не было. Потому, обняв руками шеи двух крепких “кокни”, я, подпрыгивая на одной ноге, покинул мое последнее поле боя. Нобби и Билл не отводили глаз от меня, когда я уходил. Я слышал, как Билл рассказывал одному из новичков:

— Чтобы мне провалиться! — говорил он. — Он ругается точно как наш хренов главный сержант. Никогда не слышал такого потока ругани с тех пор, как старик Слоггер обнаружил, что в колоде карт было пять тузов.

Сквернословие, конечно, не имеет социальной или коммерческой ценности, но я думаю, что именно оно спасло мне жизнь в этот день!

ГЛАВА VIII

Остаток моей истории можно рассказать быстро. Как только я добрался до «цивилизации», меня тут же отправили в госпиталь в Монтрёй. Там, пока хирург доставал из моего бедра пулю — весьма болезненный процесс, офицер из штаба сэра Дугласа Хейга задавал мне бесчисленные вопросы. На следующий день сэр Дуглас пришел, чтобы лично навестить меня. Так как сама судьба разрешила стоявшую передо мной дилемму, я со всей энергией схватился за открывшуюся передо мной альтернативу. Я подробно описал ему всю ситуацию: положение в немецкой армии, сообщения из Австрии и Болгарии, и, прежде всего — настроения Людендорфа. Я настаивал на продолжении и усилении атак, чтобы закончить войну до наступления зимы — пока немцы не отошли к своим границам, потому что свою родную землю они будут защищать со своим прежним боевым духом.

Хейг доверился мне. Он был молчуном, потому сам говорил мало. Но никто не мог отрицать его знаменитого упорства, из-за которого британская армия один или два раза уже пострадала. Но теперь он был на правильном пути; он должен был продержаться — и ничто не смогло бы свернуть его с пути. Я был в этом уверен: и когда он пожал мне руку, я был по-настоящему счастлив. Войну нужно заканчивать.

Моя история, по случайному совпадению, может бросить свет и на другой странный момент, вызвавший так много критики: почему Хейг в августе 1918 года направил домой срочные требования об отправке мобильных частей, докладывая правительству, что характер войны изменился, и это решение неизбежно. В это время Фош все еще планировал свое грандиозное наступление на весну 1919 года!

Я оставался в госпитале под Монтрёй, потому что там мог бы оказывать консультационную помощь штабным офицерам. Для меня война теперь действительно закончилась. Я сделал свою работу. Мне оставалось только собрать букет наград — включая несколько иностранных медалей, о которых я даже не слышал! Я лежал в постели, и моя нога быстро заживала. Я снова и снова вспоминал прошедшие волнующие дни, яркие моменты веселья и отчаяния в Лансе, дрожь, с которой я впервые оказался на месте Адольфа, лист копирки со сведениями о Вердене, сенсационные минуты встречи с Ханси и ее ребенком, мою драку со Шляйхером.

Просматривая свои мемуары, которые я теперь закончил, я боюсь, что они не показывают мою работу с правильной перспективы. Моя диверсия в Лансе, конечно, была полезной, многие сообщения, которые я направлял из немецкого Генштаба, содержали бесценную информацию. Я не думаю, что какой-либо другой шпион в любой другой стране собрал и отправил столько информации — просто потому, что ни у кого не было таких преимуществ, как у меня. Но военные историки согласятся, что все это — мелочи, в сравнении с задачей, описанной мною сравнительно кратко, потому что она не очень интересна для обычного читателя: мое влияние на Людендорфа стоило сотни пущенных под откос поездов. Целью войны был и остается ум неприятельского командира.

Мой рассказ закончен. О дальнейшей судьбе героев описанных мною выше случаев я уже рассказал.

Я повторюсь: я не стыжусь того, что служил моей стране именно этим способом. Шпионаж позорен не более чем стрельба; значение имеет лишь то, ради чего вы это делаете. В подобных обстоятельствах я снова сделал бы то же самое — за исключением того, что теперь, боюсь, мне не хватило бы того самообладания, которое было тогда.

Пусть читатель сам оценит то непрерывное нервное напряжение, в условиях которого я выполнял свою работу. Хотя я устроился на надежном месте, но одно неосмотрительное слово, возможно, привело бы к подозрению — и к смерти. С тех пор я играл много длинных ролей, но ни одна не была такой длинной, как моя роль немецкого офицера в германском Генштабе, с ноября 1915 по август 1918 года.

К концу сентября я смог возвратиться в Англию. Теперь я уже никому не был нужен. Под непрерывными сокрушительными ударами немецкий фронт рухнул — до конца оставалось лишь несколько дней. Тело мое было здоровым, и рана не принесла никаких осложнений; очень скоро я уже снова начал ходить, пусть пока прихрамывая. Потому я поехал домой чрезвычайно счастливым; я ведь еще не видел Сюзанну. Возможно, у меня немного кружилась голова, может быть, я слишком переоценивал свои заслуги. Возможно, меня нужно было «поправить». Во всяком случае, именно это я и получил.