Шпион Наполеона. Сын Наполеона - [42]

И с первых же шагов она разбивает голову о стену, а свое сердце — о целую семью, собравшуюся вокруг ее героя!

Так, значит, инстинкт ее обманул? Очевидно, на свете был иной закон, чем ее фантазия, другая воля, чем ее, и существовали такие запретные плоды, которых ее рука не могла бы никогда схватить.

«Жена! Сын! Дочь! — раздумывала Доротея. — Шульмейстер обладал всем этим! И он имел мужество все это покинуть, чтобы исполнить опасное поручение!.. Что же он за человек? Положим, он не легкомысленный развратник, потому что отказался от удовольствия воспользоваться любовью прекрасного создания, как она. Она бросалась сама в его объятия!.. Нет сомнения, что он достойный человек, потому что он посвятил себя долгу, более, чем кто-либо другой…»

И в бедном, потертом и легко поддающемся мозгу Доротеи поднялся целый вихрь смутных и бессвязных мыслей. В ее груди слышались повторяемые сильные удары, отражавшиеся, как эхо, в ее ушах. Хотя вокруг никто более не говорил, однако ей казалось, что она слышит с обеих сторон оглушающий шум.

Что она будет теперь делать?.. На что ей решиться?.. Кому служить?..

Эта мысль была первым проблеском, осветившим ей путь, по которому ей предстояло следовать.

«Нет! Нет! Скорее все другое, но не Венд!» — решила она. Вскоре ее невидимые душевные глаза начали снова искать этот свет. Ее умом снова овладело вдохновение. Мало-помалу исчезло ужасное смятение, помрачившее на один момент ее ум.

Надо продолжать службу у соперницы, чтобы ускользнуть от презренного Венда, так безжалостно эксплуатировавшего ее.

Ну так что же, разве она не решила помогать Шульмейстеру? Не будет ли лучшим средством заслужить его доверие, если она известит его прежде всего о судьбе любимых существ? Да, она была способна даже на это!..

Благородная мысль, едва появившись, овладела тотчас ее душою. Эта потерянная дочь народа переродилась, даже не заботясь об этом, и ничего не предпринимала, чтобы смягчить свое горе. Надежда полюбить этого человека овладела ею, потому что она презирала другого. И даже теперь, не надеясь на любовь, она могла оставаться верна своему презрению к Венду.

Все было кончено! Она подняла голову с твердым решением действовать благородно.

Но с возвратившимся хладнокровием к ней вернулась способность видеть и слышать.

Что же произошло в это время в комнатах?

Оба ребенка проснулись и смотрели со страхом на дверь. Берта крепко прижимала их к себе… Перед домом раздавался грубый голос бранившегося Родека. В ответ слышался слабо заглушаемый голос. Непрерывавшийся топот оживил деревенскую улицу. Бряцанье оружия невольно выдавало присутствие солдат, которым, без сомнения, предписывалось как можно меньше производить шуму. Но не могли же они помешать кольцам узды ударяться друг о друга, двум ружейным дулам сталкиваться и стальной пряжке задевать за медную пуговицу. Все это производило как будто ночной шепот оружия, который никогда не могло еще ни одно войско запретить.

— Что случилось? — спросила громко Доротея.

— Значит, мы опять попали в немецкую линию, — отвечала Берта. — Хотя мы близки к цели, но нам придется, может быть, еще удлинить наш путь…

Сильным толчком, который заставил Родека попятиться, несколько солдат очистили себе вход и прошли до самых дверей комнаты, где были путешественники. В то время Ганс высвободился из объятий Берты и прыгнул с постели. Он встал перед Бертой с наивным и трогательным инстинктом, побуждавшим его защищать мать. Доротея бросилась к двери, в которую уже начали стучать солдаты ружейными прикладами.

— Всего проще открыть и посмотреть! — сказала она решительно.

Едва она повернула ключ в замочной скважине, как была отброшена назад непреодолимой силой трех австрийских гренадеров оффенбургского полка. Это были три великана; их разбег, не находя более сопротивления, устремился на испуганных беглецов.

— Чего же вы хотите? — спросила их Доротея смелым тоном. — Где офицер, командующий вами? Я желала бы, чтобы он объяснил мне, почему врываются в комнату, где спят женщины и дети, когда есть много других углов для солдат?

— Молчите, девица! — грубо возразил ей вошедший унтер-офицер. — Приказ отдан занять деревню, остальное никого не касается.

— Где начальник?

— Это — я.

— Неправда!

— Ты смеешь возражать! — вскричал взбешенный унтер.

— Я говорю, что вы командуете самое большее взводом. Где же капитан?

— Ба! Да это вы, г-жа Венд?!

Эта фраза была произнесена самым удивленным и в то же время самым любезным тоном. В раскрытых дверях показалась изящная фигура молодого командира роты. Когда Доротея услышала, что ее так называют, у нее от стыда сделался прилив крови, окрасивший ей щеки пурпуровой краской… Ганс полуобернулся к матери и, казалось, говорил ей взглядом: «Видишь, я прав, она заодно с ними».

— Какими судьбами вы попали сюда, красавица Доротея? — продолжал юный офицер, — А, понимаю… Тайная служба! Не правда ли? Ничего не говорите! Я ничего не хочу знать!.. Только я вас обязываю не оставаться дольше в этой деревне. Кое-кто, кого вы знаете, указал главному штабу, что он обманулся или был обманут до последней минуты относительно намерений неприятеля и что нас атакуют с этой, а не с той стороны… Так вы понимаете?.. У нас может быть здесь с восходом солнца слишком горячее дельце, чтобы в него вмешивались женщины… Вы были с этой дамой? Красивая особа!.. Вот тебе и раз! Да у нее есть дети! У нее?