Шпион, который явился под Рождество - [9]

Учащенно дыша, он окинул взглядом здания по левой стороне Каньон-роуд. Сплошная стена. А вот справа между галереями кое-где зияют проходы. Вот он, путь к побегу!

К Андрею подскочили сзади двое напарников.

— Туда! — крикнул он, не заморачиваясь в спешке насчет псевдонимов. — Михаил, в первый проход! Яков, тебе второй! Я в третий.

Они рванули с места, не обращая внимания на встревоженные взгляды прохожих.

Под непрекращающимся снегом Андрей летел по третьему проулку. В витрине галереи мигали огоньки гирлянд. Из приоткрытой двери доносился возмущенный женский голос:

— …чуть с ног меня не сбил! Совсем стыд потеряли… Уж в эту-то ночь, раз в году, можно и не носиться сломя голову. Сочельник ведь! Ничего святого…

Андрей забежал в закрытый дворик позади галереи, где перед сияющей экспозицией в виде упряжки Санты стояла парочка. Его встретили сердитыми взглядами, будто он уже не первый, кто нарушает их уединение сегодняшним вечером.

— Я из полиции! Здесь не пробегал мужчина?

— Туда! — Женщина указала на проулок. — Напугал нас до полусмерти.

Андрей поспешил в том направлении. За спиной заметались эхом между галереями приглушенные снежным ковром шаги — это догоняли напарника Михаил и Яков.

— У нас глухо, тупик, — доложил Михаил.

Втроем они оглядели проулок. Тихо, безлюдно — все предпочитают праздничное убранство Каньон-роуд.

Спецназовское прошлое подсказывало рассредоточиться. Заняв позицию посередине, Андрей поменял «беретту» на мощный десятимиллиметровый «глок». Он двигался медленно, осторожно, всматриваясь напряженно в застилающую глаза пелену снегопада.

— Слишком много следов, — вполголоса поделился Яков. — Не понять, какие его.

— Пока нет… — пробормотал Андрей, выискивая среди отпечатков капли крови.

— Он может напасть из засады, — сообразил Михаил.

— Тогда сам и погорит, — не испугался Андрей. — Мы рассредоточены, так что всех троих не снимет, успеем отстреляться. А вообще, никакой засады не будет. Он не посмеет подвергнуть ребенка опасности, пока у него еще есть силы спасаться.

Андрею вспомнились наставления одного из многочисленных материных хахалей, солдатика, взявшего его пацаном на охоту. Надеялся произвести впечатление на мать. Его роту в 1979 году отправили в Афган в числе первых, и больше Андрей этого солдата не видел, но они с матерью жили недалеко от военной базы, поэтому за ним последовала целая череда таких же. Других отцов Андрей не знал.

Эта охота навсегда врезалась ему в память, потому что пояснения солдата обернулись ценным жизненным уроком. «Раненый зверь бежит, пока хватает сил, и только потом пытается залечь. Обороняться будет только загнанный».

* * *

Лабиринт улочек запутывался все больше, но Каган упорно брел вперед сквозь валящий с неба снег. От этого приглушенного шелеста как будто уши закладывало, и Кагану чудилось, будто его заперли в снежном шаре. Накинуть капюшон и закрыть боковой обзор он по-прежнему не решался, поэтому на голове наметало сугроб. Время от времени Каган его смахивал, но макушка все равно мерзла.

Следы постепенно редели, разветвляясь по уютным теплым домикам, укрытым за изгородями и заборами. Вскоре его цепочка следов останется единственной. Одна надежда, что снег заметет их до того, как погоня снова сядет ему на хвост.

Почувствовав, как шевельнулся под курткой младенец, Каган, ежась от холода, подумал: «Я рисковал ради тебя жизнью. Мог ведь выйти из игры и раствориться. Видит Бог, я готовился. Я прошел через такое, что у нормального человека в голове не укладывается. Я раскрывал такие террористические угрозы, которые никому и в страшном сне не приснятся.

Но чтобы не спалиться, приходилось идти на запредельное».

Он вспомнил продавца, избитого рукояткой пистолета во время ограбления круглосуточного магазина в Бруклине. Ему надо было тогда продемонстрировать свою жестокость Андрею, который (Каган знал) следил с противоположного тротуара.

Продавец провалялся в больнице две недели.

Еще Каган вспомнил владельца ресторана, у которого он вырвал плоскогубцами передние зубы, — Пахан послал наказать беднягу за то, что не смог вовремя вернуть долг. Почему-то даже сквозь жуткие крики он услышал стук падающих на пол зубов.

Он вспоминал, как ломал людям ноги, поджигал дома, выводил из строя автомобильные тормоза, открывал глухой ночью водопроводные краны, затапливая фирмочки, чьи владельцы отказались заплатить за «крышу». Снова и снова ему приходилось доказывать Пахану свою «профпригодность», зверствуя с каждым разом все сильнее, чтобы проникнуть в ближний круг и нащупать связи между ближневосточными террористами и русской мафией.

Он вспомнил, как руководители операции наотрез отказывались его выводить. Всегда находилась новая цель, еще важнее, еще опаснее. Такое чувство, будто они вознамерились внедрить его в мафию навечно и плевать, что человека все глубже затягивает в пучину ада.

«Но теперь все, — мысленно пообещал Каган младенцу. — Больше зверств не будет. На тебе все заканчивается. Интересно, я раскрылся, потому что хотел выйти из игры или потому что ты того стоишь?»

Ослабевшее сознание мутилось настолько, что, когда младенец в очередной раз шевельнулся, Каган почти поверил, будто тот подтверждает правильность поступка.